Главная роль 5
Шрифт:
— Вон тот малой на финском лопотал, когда его из трюма на свет Божий вынесли, — указал статский советник на худого, бледного пацана с белой шевелюрой. — Допросим и разберемся, Ваше Высочество. И описи найдем, и бухгалтерию, и места, откуда деток забрали. В трюме голубчики сидят, под присмотром и в кандалах. Как раз замерзнуть должны были.
— Ребята, я — русский цесаревич, — представился я детям максимально мягким тоном, решив попытаться разговорить их снова. — Всех вас вернем родителям, а злодеев — накажем. Вам сейчас очень трудно, но я очень прошу вас набраться отваги и рассказать этому дядьке, — указал на коллежского секретаря Федорова. —
— Меня с улицы забрали, — откликнулся сидящий в уголке капитанской кровати рыжий пацан лет десяти. — Ни кола, ни двора у меня. Ни мамки, ни папки.
Подтянув колени к подбородку, он обнял их руками и снова ушел в себя, уставившись на висящие на стене напротив картины «морской» тематики пустым взглядом. Плотина, однако, была прорвана — мальчики и девочки наперебой начали рассказывать, кто они и откуда, не забывая предлагать рыжему переехать к ним — те, кому есть куда возвращаться, конечно, потому что беспризорник здесь не один:
«А меня хозяин фабрики за нерадивость продал».
Сгною урода!
«Батя сказал, что еще одну бабу кормить нечем, и приданного на меня нет, а потом благородный в мундире в деревню приехал, сказал, что им с женою деток Боженька не дал, поэтому меня в дочери возьмет, тоже благородная буду».
Многое говорит об экономической ситуации на селе. Полагаю, в байку про «удочерение» родители этой десятилетней глазастой девчушки не шибко-то поверили, просто другие возможности решить «проблему» еще хуже. Нет, не получается не осуждать, но это рудименты прошлого мира еще не отмерли.
«Мы вон с Ванькой и Колькой второй год на улице живем, по карманам уважаемых людей лазим… Ой, а нас за это на каторгу не отправят? Нас старшие научили, Степан Петрович у нас главный, палкой нас учить любит. Вот, значит, по темноте в подвал наш возвращались, а тут карета по дороге проехала, из нее трое выскочили. Ванька с Колькой убежали, а я попался».
Вот огромный пласт «товара» — беспризорника из банды малолеток вообще никто искать не станет, а дисциплина у них в наличии — вон, палкой прививают.
«Отцу поесть носила, он пастух, так меня с котелком в лесу какой-то вонючий и бородатый схватил, рот тряпкой заткнул, связал да в мешок засунул, я и не видела ничего, только трясло и гремело сильно. И качало».
Речной пароход даже по такому скудному описанию не узнать невозможно. Нагло, и даже связанный и неспособный кричать ребенок в мешке делает мешок очень подозрительным — дергается, мычит. Значит логистика отлажена, и на неудобные мешки добрые партнеры глаза сознательно закрывают.
В разноголосице действительно мелькал финский. И не только он — польский, идиш, отчетливо указывающие на Кавказ, но непонятные мне фразы смуглого бровастого пацана. Полный интернационал, и это, прости-Господи, хорошо: на чисто русских детей будет плевать всем, кроме русских и хороших представителей наших национальных меньшинств. Теперь, с таким комплектом, проникнутся вообще все.
— Молодцы! — похвалил я ребят. — Я к вам еще вернусь, а пока рассказывайте дальше, — посмотрел на статского советника. — Ведите к арестованным.
Допросим с большим пристрастием.
Глава 14
Удивительно, но первым своего родителя обрел смуглый пацан, Омар. Немного промазал я — не с Кавказа сюда прибыл, а из более южных краев — из Азербайджана, ныне — Бакинской
— А-а-ай, дура-а-ак!!! — влепил смачный подзатыльник помытой и аккуратно причесанной кудрявой голове сына почти лысый, оснащенный солидным пузом и дорогим костюмом-«тройкой», гладко выбривший все свои три подбородка и раскрасневшийся от мороза и переживаний счастливый отец.
Сочтя на этом педагогический долг временно выполненным, он рухнул лбом в пол, увлекая за собой и Омара и начав с совершенно каноничным акцентом изрекать многочисленные восточные красивости благодарного и виноватого толка. Послушав секунд двадцать, я привычно отшагнул назад, дабы уберечь сапоги от лобызаний (все еще перебор для меня), поднял «гостей» на ноги, усадил с собой за стол, чай с сушками пить, и принялся задавать Али вопросы.
Не доглядел командированный отец пока с бумагами возился — отпустил Омара гулять в спокойный день по чинной и благородной улице, где кроме состоятельных господ никого не живет и на каждом углу по полицейскому, а через час за окном начали бродить шумные финны с какими-то скандированиями — полицейские к этому времени исчезли, по велению начальства отправившись поддерживать порядок в более проблемных частях города. Перепугавшись — «чувствовало сердце отцовское!» — Али («старик-Али», как сам окрестил себя визитер) построил двоих взятых с собою из родного Баку слуг и самого себя, и отправился искать Омара в таком большом и стремительно переставшем быть уютным и спокойным городе. Конечно же к полиции и солдатам Али обращался, заявления и прошения писал при каждом посещении участка, обзванивал и отправлял гонцов к немногочисленным местным знакомым, но толку не было никакого: кому в такой суматохе есть дело до выделения отрядов по поиску пропавшего чужеземца? Чужеземца без чинов, простого происхождения и не шибко-то богатого — в мои времена Али можно было бы смело назвать «менеджером среднего звена» компании с оборотом в пару сотен миллионов в год, и имя его работодателя было мне знакомо благодаря собранной и изученной информации об отечественной «нефтянке».
— Другого такого человека как Шамси Ага во всем мире не сыскать! — отрекомендовал начальника-нефтяного магната Али Агшинович, подтолкнул к обиженно насупившемуся сыну чашку с чаем и возмущенно спросил. — Его Императорское Высочество тебя, дурака невоспитанного, спасли, за один стол с собой усадили — да я за таким важным столом и мечтать не смел оказаться! — угощают, а ты — нос воротишь? — повернувшись ко мне, изобразил сидячий поклон, давлением отцовской руки заставив поклониться и сына. — Простите меня, Ваше Императорское Высочество — старик-Али не смог воспитать своего третьего сына достойным мужчиной.