Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам
Шрифт:
Затем в поэме «Про это» следовал эпизод, в котором говорилось о расстреле главного её героя:
«…со всех винтовок, / со всех батарей,с каждого маузера и браунинга,с сотни шагов, / с десяти, / с двух,в упор – / за зарядом заряд.Станут,Но кто тот «гусар», про которого сказано, что он «уже попался» расстрельщикам?
Янгфельдт считает, что это «ссылка на Лермонтова».
Но, во-первых, за сто лет до написания этих строк Михаилу Лермонтову было всего девять лет, и он не был ещё гусаром. Во-вторых, Лермонтов погиб на дуэли, а Маяковский описал один из тех расстрелов, которые совершались тогда чуть ли не ежедневно (Осип Брик рассказывал о них достаточно красочно). Поэтому «гусар» вспоминается совсем другой – тот, который с марта 1916 года служил в 5-ом Гусарском Александрийском полку, и который был расстрелян чекистами в августе 1921 года. Звали его Николай Степанович Гумилёв.
Маяковский словно предчувствовал, что ОГПУ расправится и с ним. Вот как он описал окончание своего расстрела:
«Окончилась бойня. / Веселье клокочет.Смакуя детали, разлезлись шажком.Лишь на Кремле / поэтовы клочьясияли по ветру красным флажком».Можно с большой долей достоверности предположить, что Осип Брик нагонял страху на тех, кто слушал его рассказы. И Маяковский уже тогда мог побаиваться того, чтобы стать узником Лубянки, и он (с его прекрасной памятью) мог даже подсказывать Осипу строки Оскара Уайльда, описавшего узников Редингской тюрьмы:
«Забыты всеми, гибнем, гибнемМы телом и душой!..Те плачут, те клянут, те терпятС бесстрастностью лица…»Описанием расстрела вторая глава заканчивается. Третья названа довольно многословно:
«ПРОШЕНИЕ НА ИМЯ…
Прошу вас, товарищ химик, заполните сами!»
Здесь Маяковский говорит, что пули, потраченные на его расстрел, замолчать его не заставят:
«Я не доставлю радостивидеть, / что сам от заряда стих.За мной не скоро потянетеоб упокой его душу таланте».Самоубийство поэта тоже не устраивает:
«Верить бы в загробь! / Легко прогулку пробную.Стоит / толькоМаяковский нашёл другой путь, о котором Бенгт Янгфельдт написал:
«Заключительная часть поэмы написана в форме прошения, обращённого к неизвестному химику тридцатого века…
…он просит химика воскресить его, речь идёт о воскрешении во плоти и крови. Вторя идеям философа Николая Фёдорова о «воскрешении мёртвых» и теории относительности Эйнштейна (которые он с энтузиазмом обсуждал весной 1920 года с Якобсоном), он видит перед собой будущее, при котором все умершие вернутся к жизни в своём физическом обличии».
Николай Фёдорович Фёдоров был русским религиозным мыслителем и философом, которого называли «московским Сократом». Его уважали и им восхищались Лев Толстой, Фёдор Достоевский, Константин Циолковский, Владимир Вернадский, Александр Чижевский, Павел Флоренский и многие, многие другие известные люди начала ХХ века. Николай Фёдоров намеревался, собирая молекулы и атомы, «сложить их в тела отцов». С этими идеями был хорошо знаком и Владимир Маяковский.
Мнения слушателей
3 апреля в Центральном клубе московского пролеткульта состоялся диспут на тему «Футуризм сегодня», на котором Маяковский читал отрывки из своей новой поэмы. Завершая дискуссию, он сказал:
«Здесь говорили, что в моей поэме нельзя уловить общей идеи. Я читал, прежде всего, лишь куски, но всё же и в этих прочитанных мною кусках есть основной стержень: быт. Тот быт, который ни в чём не изменился. Тот быт, который является сейчас злейшим нашим врагом, делая из нас мещан».
Маяковский вновь заявлял о том, что его и его любимую разъединил быт! Но ведь при этом оба они знали, что этого «разъединителя» звали Александр Краснощёков.
Не случайно в прологе поэмы возникли строки:
«Эта тема придёт, / вовек не износится,только скажет: / – Отныне гляди на меня! –И глядишь на неё, / и идёшь знаменосцем,красношёлкий огонь над землёй знаменя».Слово «красношёлкий» означает, что «огонь» возникает «из красного шёлка». Те, кто был в курсе любовного инцидента Лили Юрьевны и Владимира Владимировича, прекрасно понимали, что речь идёт о «краснощёком» огне, который, как знамя, предстояло нести по земле Маяковскому.
Да, семейный разлад, вроде бы, был улажен. Александр Михайлов пишет:
«Внешне для Маяковского ничего не переменилось, «семья» по-прежнему оставалась «семьёй», основным работником, обеспечивавшим её материально, оставался Маяковский».