Главная улица
Шрифт:
Кэрол покачала головой: «Хуанита права — я дура. Священное драматическое искусство! Бернард Шоу! Единственный недостаток «Девчонки из Канкаки» в том, что это слишком высокая материя для Гофер-Прери!»
Она искала прибежища в бесконечных банальных фразах из книг: «природное благородство простых душ», «им нужно только дать возможность оценить высокое искусство», «неуклонный рост демократизма». Но эти оптимистические слова звучали не так громко, как смех зала в ответ на реплику комика: «Да, черт меня возьми, я малый хоть куда!» Она хотела бежать от спектакля, бежать от Драматической ассоциации, бежать из города. Выйдя из шатра и направляясь с Кенникотом по пыльной весенней улице домой, она
Новые силы придал ей Майлс Бьернстам — он и то обстоятельство, что все места на «Девчонку из Канкаки» были распроданы.
Бьернстам «водил компанию» с Би. Каждый вечер он подолгу просиживал у них на ступеньках заднего крыльца. И как-то, увидев Кэрол, он проворчал:
— Надо думать, вы покажете этому городишке хороший спектакль! На вас — последняя надежда!
Настал знаменательный вечер — вечер спектакля. Обе уборные кишели актерами, запыхавшимися, нервными, бледными. Парикмахер Дэл Снэфлин, причастный к театральному искусству не меньше Эллы Стоубоди, ибо участвовал как-то раз в массовой сцене на одном представлении в Миннеаполисе, гримировал всех и выражал свое презрение к любителям, покрикивая на них: «Стойте смирно, ради создателя! Как я могу подводить вам глаза, когда вы все время вертитесь?» Артистки осаждали его просьбами: «Послушайте, Дэл, подведите мне чуточку ноздри кармином. Рите вы его не пожалели, а с моим лицом прямо-таки ничего не сделали!»
Они насквозь прониклись театральным духом. Заглядывали в коробки с гримом, нюхали его, каждую минуту выбегали поглядеть сквозь щелку в занавесе и возвращались, чтобы еще раз осмотреть на себе парики и костюмы. Читали на выбеленных стенах уборных карандашные надписи: «Труппа Флоры Фландерс» и «дрянной театришко» — и чувствовали себя товарищами исчезнувших бродячих актеров, которые это писали.
Кэрол, очень хорошенькая в костюме горничной, торопила добровольных рабочих сцены с установкой декораций для первого акта, напоминала ведавшему освещением Кенникоту, чтобы он «ради бога помнил, во время какой реплики включить во втором акте желтые лампочки», выскакивала попросить билетера, Дэйва Дайера, чтобы он раздобыл еще стульев, и втолковывала оробевшей Миртл Кэсс, чтобы она не забыла опрокинуть корзину для бумаг, когда Джон Гримм крикнет: «Рэдди, поди сюда!»
Оркестр Дэла Снэфлина, состоявший из рояля, скрипки и корнета, начал настраивать инструменты, и тех, кто находился за магической линией рампы, обуял парализующий страх. Кэрол дрожала у щелки занавеса. Там, в зале, было столько народу, и в глазах у всех было ожидание!
Во втором ряду она увидела Майлса Бьернстама, Он был один, без Би. Значит, он действительно хотел смотреть спектакль. Это было доброе предзнаменование. Как знать? Может быть, этому вечеру суждено было привести Гофер-Прери к постижению красоты!
Кэрол помчалась в женскую уборную, заставила Мод Дайер преодолеть страх и дурноту, вытолкнула ее к кулисам и дала знак поднять занавес.
Занавес нерешительно поднялся, дрожа и раскачиваясь, но на этот раз он, к счастью, не зацепился. И тут она увидела, что Кенникот забыл потушить свет в зрительном зале. Кто-то в первом ряду хихикнул. Она помчалась кругом на левую сторону, сама дернула рубильник, взглянула на Кенникота так свирепо, что у него ноги подкосились, и бросилась обратно.
Миссис Дайер выползла на полуосвещенную сцену. Спектакль начался.
И в ту же секунду Кэрол поняла, что пьеса очень плоха и отвратительно поставлена.
Подбадривая актеров неискренними улыбками, она смотрела, как идет прахом вся ее работа. Декорации казались
Миртл Кэсс — конторский мальчик — пришла в такой восторг от аплодисментов своих родственников, а затем — в такое волнение от лестной реплики Сая Богарта насчет ее брюк, брошенной через весь зал, что ее никак нельзя было увести со сцены. Один лишь Рэйми, не смущаясь ничем, всецело отдавался игре.
Когда же Кэрол увидела, что после первого действия Майлс Бьернстам вышел из зрительного зала и больше не появился, она поняла, что в своем суждении о спектакле она не ошиблась.
Между вторым и третьим актами она созвала всю труппу и обратилась к ней с умоляющей речью:
— Я хочу спросить вас кое о чем, прежде чем мы разойдемся. Хорошо ли, плохо ли мы играем сегодня, — это начало; но будем ли мы, в самом деле, смотреть на это только как на начало? Кто из вас присоединится ко мне, чтобы завтра же начать готовиться к новой постановке в сентябре?
На нее посмотрели с — удивлением. Потом кивками поддержали протест Хуаниты.
— По-моему, покамест хватит одной. Сегодня дело у нас идет шикарно, но приступать к другой пьесе… Мне кажется, у нас хватит времени поговорить об этом в конце лета… Кэрол! Я надеюсь, вы не скажете, что сегодня мы играем плохо? Судя по аплодисментам, зрители более чем довольны нами!
Тогда Кэрол поняла, что потерпела полную неудачу.
Когда зрители выходили из зала, она слышала, как банкир мистер Гауджерлинг говорил бакалейщику Хоуленду:
— Что ж, сыграли великолепно! Не хуже заправских актеров! Но я не слишком люблю театр. Я предпочитаю хороший фильм с автомобильными катастрофами и вооруженными нападениями. Да чтобы соль была, а не одни лишь пустые разглагольствования!
Тогда Кэрол поняла, что и в будущем ее ждут одни неудачи.
Она так устала, что никого не винила — ни труппу, ни зрителей. Себя же она винила за то, что пыталась покрыть тонкой резьбой толстую сосновую доску.
— Это мое самое плачевное поражение. Я побеждена — побеждена Главной улицей. «Не отступлюсь, не отступлюсь»… Но у меня ничего не выходит!
Не слишком ободрила ее и заметка в «Неустрашимом».
«…невозможно отдать предпочтение кому-нибудь из исполнителей, настолько все они были на высоте в трудных ролях этой известной пьесы нью-йоркского репертуара. Гай Поллок удивительно тонко воплотил тип угрюмого старого миллионера. Миссис Гарри Хэйдок была прелестна в роли молодой девушки с Запада, так ловко проучившей хвастливых нью-йоркцев, и обнаружила хорошее чувство сиены. Мисс Вайда Шервин, всеми уважаемая преподавательница нашей школы, была превосходна в роли миссис Гримм. Доктор Гулд как нельзя лучше подошел на роль молодого влюбленного — девицы, глядите в оба, помните, что доктор холостяк! В местном обществе говорят о нем также как о большом мастере танца. Мисс Рита Саймонс в роли стенографистки была очаровательна, как картинка. В изысканной законченности, с какой провела свою роль мисс Элла Стоубоди, сказались ее долгие и упорные занятия драматическим и смежными искусствами в учебных заведениях Востока…