Главное управление
Шрифт:
Она знает одно, главное: у нее надежный и верный муж. И меня она боготворит. И я отвечаю ей искренней благодарностью. И кажется, люблю ее. Но то, что дорожу ею – точно. Да и чем мне теперь дорожить?
В принципе, я живу по благополучному американскому трафарету. Семья, бизнес, в выходные – вечеринки с местными знакомыми и с приятелями, которыми я успел обзавестись. Люди они поверхностные, без страстей, но участливые и благостные. Мои рассказы о России слушают, раскрыв рты. Для них я просто бизнесмен, решивший эмигрировать из бесперспективной для себя страны, не более того. То, как я развернулся на здешнем деловом поприще, вызывает у них сдержанное, но уважение.
Кроме того, у меня – плантация авокадо. И на эту осень – большая неприятность, связанная с ней. Федеральная комиссия посчитала, что во Флориде именно в плодах этого дерева поселилась какая-то зараза, и запретила их продажу на рынке. Коррупционная афера, точно! Но хрен пикнешь!
Я с грустью смотрю, как мои десятки тысяч долларов опадают на землю, превращаясь в гниль.
Ладно, не это главное.
Целый год, прошедший после моего отъезда из России, я не выключал своего московского телефона. Звонки были в основном праздные, от знакомых, которых я уже потихоньку начал забывать. Дескать, как дела, чем занят? Да ничем. Сижу дома, в Москве, читаю книжку. Ах, вот как… Да вот так.
Изредка звонила Ольга, ей я честно поведал о своем пребывании в Америке и о новом браке.
А вот звонок из министерства все-таки грянул. Мне предлагали место начальника районного отдела милиции. Не то в Мытищах, не то в Химках.
Когда звонок поступил, я пребывал на яхте своего соседа, состоятельного итальянца, подозреваю, крупного мафиози, владельца судовой компании. У него же тут сеть оружейных магазинов. Где продаются без особенных формальностей и «Стечкин», и «Макаров», и более крупные калибры. Причем для их приобретения никаких выдающихся заслуг не требуется, как для покупки дрели или бензопилы. Итальянец, кстати, весьма заинтересованно произвел обмен клише, доставшееся мне от дагестанских фальшивомонетчиков, на мой новенький, оснащенный мощными моторами и спутниковой связью океанский бот.
Думаю, меня он принимает, не комментируя свои мысли, очевидно понятные мне, за своего собрата по аналогичным, кормящим его делам, осевшего в Штатах из-за боязни либо судебного преследования на родине, либо из-за тамошних криминальных разборок. Не удивлюсь, если вскоре от него поступит предложение поучаствовать в каком-нибудь совместном горяченьком деле.
А праздновали мы его день рождения в окружении привычной компании наших общих знакомых.
Светило тропическое солнце, голубая волна била в крутой белый бок судна, звенели бокалы с аперитивами, было легко и празднично на душе.
И тут сквозь гундосивший в трубке голос чиновника из кадров, доносящийся через дали дальние, из другого, словно потустороннего мира, в сознании моем возникло видение того места службы, что мне предлагалось: мрачной захолустной ментовки на задворках холодного, стоящего в дымных автомобильных пробках города. Стены, крашенные масляной краской, решетки, тесные кабинеты, суета местных деловитых оперов, разводы на службу патрульных…
Я вежливо отказался от предложения. И выключил телефон. Так и подмывало бросить его в океан, но окружающей меня природой я дорожил.
Телефон по возвращении на берег я опустил в специальный контейнер, предназначенный для такого рода мусора.
Вскоре ко мне должен приехать из Эмиратов коммерсант Дима. Ему надоели арабы, и он устремился в стабильную цивилизованную страну. Я предложил ему построить на паях супермаркет в весьма выгодном для этого районе. Он с готовностью согласился. Визу он уже получил, осталось распродать остатки недвижимости, разобраться с банками и купить билет.
Скоро здесь, чувствую, мне будет куда веселее.
Вечер. Я выхожу на веранду на втором этаже. Внизу, на газоне, жена и дети. Они сидят на расстеленных на траве подстилках, подогнув ноги, и жена рассказывает ребятам старые китайские сказки. Они их обожают.
Увы, научить их разговаривать по-русски я вряд ли сподоблюсь, мать привила им свой язык.
Скоро ужин, а потом – спать.
И будет мне сниться сон, часто меня посещающий: я вхожу в мраморный огромный холл конторы из промозглого московского пространства, с обрывком набитого снежной крупой ветра, и навстречу мне, залитые словно прожекторным светом, дружески протягивая руки, идут Решетов, Сливкин, Коромыслов, Акимов, мои опера…
И я всегда просыпаюсь с тоскливым ощущением какой-то безвозвратной утраты.
И смотрю в окно, на качающиеся челки пальм под фиолетовым ночным небом, чужим.
И чувствую себя глубоко и обидно несчастным.
Ведь глупо, да?