Главный соперник Наполеона. Великий генерал Моро
Шрифт:
«В ее честь был устроен бал, — пишет в одном из своих писем госпожа де Невиль, — Эжени была там настоящей королевой. Мне доставляло огромное удовольствие видеть, как она грациозно танцует, каждое ее движение доставляло радость всем гостям. Одного ее присутствия было достаточно, чтобы весь этот небольшой курортный городок преобразился у вас на глазах».
К сожалению, эта вспышка радости оказалась короткой, а затем последовала череда несчастий.
В конце 1807 года Моро получает известие о смерти своей младшей сестры Маргариты, затем в начале 1808 года из Франции пришло письмо, извещавшее о смерти госпожи Уло.
Эжени помрачнела и окунулась в глубокую скорбь.
Моро искренне сожалел о смерти тещи. Он трогательно вспоминал о ее великодушии и внимании, которое она ему оказывала. Он не принимал в расчет тот вред, который она нанесла, сама того не желая, слишком восхваляя его гордость и разжигая сверх меры ненависть против Бонапарта, вместо того чтобы ее погасить.
Несколько месяцев спустя смерть постучалась в дверь семьи самого Моро.
Она забрала их сына — маленького Евгения. Этого удара молодая женщина не смогла перенести. Полагали, что она вскоре умрет, но, благодаря заботам мужа и ласкам маленькой Изабель, а также теплой дружбе и участию госпожи де Невиль, она мало-помалу стала возвращаться к жизни. Однако Эжени больше не сомневалась в том, что климат Нью-Йорка и Моррисвиля не подходит ее дочери и что именно из-за него умер ее сын. Жан-Виктор тяжело переживал эту утрату. Его страдания еще больше усиливались от сознания того, что во всем виновата злая судьба.
Однако через некоторое время он узнал о заключении мира между Наполеоном и Россией, подписанном после сражения при Фридланде, и поздравлял себя за то, что отклонил предложения царя.
Впрочем, вскоре боль от расставания с Францией была скрашена прибытием в США, в надежде сколотить здесь состояние, его бывшего адъютанта полковника Рапателя, брата другого бывшего адъютанта — капитана Рапателя.
С ним Моро мог говорить обо всем на свете, клеймя при этом «мерзавца Бонапарта» — виновника всех их несчастий.
Будучи сердечно-фамильярным с преданным Френьером и с очень преданным Рапателем, Моро довольно долго не находил общего языка с бароном де Невилем, несмотря на крепкую дружбу, которая связывала их жен.
«Между генералом и мною, — пишет де Невиль в своих мемуарах, — существовала огромная пропасть. Он был ярый республиканец, а я — убежденный роялист. Он был со мной холоден, мало откровенен, и наша дружба все как-то не налаживалась».
Чтобы прервать монотонное течение жизни и лучше узнать Соединенные Штаты, Моро стал путешествовать. Иногда в сопровождении Френьера. Но в основном один со своим слугой-негром. Генерала видели в Трентоне и Филадельфии, где публика приветствовала его; в Новом Орлеане, где консул Франции господин Форг, давний знакомый Моро, пришел поприветствовать его в гостиницу, что вызвало гнев и возмущение Тюрро.
Затем Моро посетил часть Луизианы, притоки Миссисипи, расположенные рядом с Великими озерами, и знаменитый Ниагарский водопад.
Это были настоящие и рискованные экспедиции: практически по бездорожью, трясясь в двуколке то по ухабам, то в глубокой грязи, в зависимости от погоды и времени года. Но в конце тяжелой дороги всегда случались привалы, а вместе с ними пара метких выстрелов во время охоты на дичь Саванны, либо завораживающая рыбалка на тихой глади Великих озер.
Испытывал ли Моро тоже восхищение наедине с этими великолепными пейзажами, которое с таким трепетом описывал Шатобриан, его бретонский земляк, стараясь донести до европейских читателей эту красоту? Ничто не указывает на это в его письмах, по крайней мере, в тех, которые нам удалось разыскать. Тем не менее мы верим, что он, как истинный Водолей, испытывал романтическое чувство наслаждения окружающей средой, и природа восхищала его.
От писем Моро из Америки осталась лишь малая часть, так как в то время корреспонденция перехватывалась английскими патрульными судами или же, как он объясняет брату Жозефу в одном из писем, просто «выбрасывалась за борт командой, видя, что предстоит досмотр».
Вот почему нам доставляет особую гордость представить вниманию читателя несколько сохранившихся до наших дней писем генерала Моро из Америки, попавших в Россию благодаря стараниям русских меценатов и коллекционеров — графа Григория Владимировича Орлова (1777—1826) — сына президента Российской Академии наук и племянника знаменитых екатерининских фаворитов Григория и Алексея Орловых; и русским купцом-меценатом Петром Ивановичем Щукиным (1853—1912), который передал все свое бесценное собрание в дар Государственному историческому музею в Москве, где они хранятся и по сей день. Речь идет о письме Моро своему знакомому — некоему коммерсанту Дэвиду Пэришу, отправленному из Нью-Йорка 5 мая 1813 года (ОПИ ГИМ. Ф. 166 (Г.В. Орлов). Оп. 1. Ед. хр. 13. № 18. Л. 24—24 об.), и о письме тому же адресату, но отправленному из Моррисвиля 29 мая 1813 года (ОПИ ГИМ. Ф. 137 (Военно-исторический музей). Ед. хр. 1208. Л. 10—11 об.). О них мы расскажем чуть ниже, чтобы не выходить за рамки хронологии повествования.
Шли годы: 1809… 1810… 1811… а ссылка все продолжалась. С газетой в руках Моро следил по карте за бесконечными наполеоновскими завоеваниями. Вторжение в Испанию, оккупация части Австрии после Ваграма, расчленение Прусского королевства, присоединение Голландии к Французской империи — все напоминало ему, что одиозный корсиканец по-прежнему остается баловнем судьбы.
Бывшие республиканские генералы, за исключением Лекурба, Лаори и нескольких других, прославились в Наполеоновских войнах. Они больше не вспоминали о своем боевом товарище Моро, которого в прошлом так часто настраивали против Бонапарта ради торжества свободы. Эти генералы получили от императора почетные дворянские титулы, новые звания, награды, поместья, денежные вознаграждения и т.п. Они не протестовали против развода Наполеона с Жозефиной и оказывали почести Марии-Луизе, эрцгерцогине австрийской, которая заменила ее во дворце. На полях сражений они были героями, а в Тюильри — придворными льстецами. Да и армия, по меткому выражению Стендаля, «…дикая, республиканская, полная первобытного героизма при Маренго… становилась эгоистической и подло монархической. И по мере того как мундиры покрывались нашивками, мишурой и крестами, сердца под этими мундирами теряли свое элементарное благородство…»
Даже царь Александр I, такой гордый, величественный, настоящий аристократ, и тот попался на удочку корсиканского выскочки и в ходе знаменитой встречи в Эрфурте перед королями объявил себя другом Наполеона. Альберт Вандаль пишет по этому поводу: «4 октября 1808 года в театре давали “Эдип“ Вольтера. Когда дошли до стиха: Дружба великого человека — благодеяние богов, Александр встал, взял руку сидящего рядом с ним Наполеона и крепко пожал ее. Этот жест, подсказанный артистическим внушением, восторженно принятый присутствующими, отмеченный в Истории, был понят не только как банальное проявление дружбы. В нем видели освящение соглашения, торжественное возобновление союза».