Главред: назад в СССР 4
Шрифт:
— Жизнь в стране, — просто ответил я. — Только пока сложно сказать, как именно. И насколько это будет катастрофично. Или же, напротив, можно будет выдохнуть.
— Ты что-то знаешь? — с надеждой посмотрел на меня второй зам.
— Думал, что знаю, — я покачал головой, — но на самом деле… Сам сейчас сижу, будто на иголках.
В этот момент зашла Валечка, внесла поднос с кофе. Его обычно приятный запах на сей раз меня почему-то не радовал. Опасный признак…
— Ладно, не будем сидеть и вздыхать, — я решительно хлопнул ладонью по столу. — Обязательные партийные полосы заполним по
Главное, чтобы они потом не изменились, добавил я уже про себя. В этот момент я как никогда раньше чувствовал себя, будто на гребне волны — когда успех и трагическое падение соседствуют друг с другом, и ты до самого последнего момента не уверен в результате.
А тут на этой самой волне судьба огромной страны.
Сразу поговорить о делах не вышло. Сотрудники наперебой поздравляли меня с выздоровлением, выражали сочувствие и находили ободряющие слова, понимая, что два печатных издания готовить придется всем, причем на износ. И это они еще не знают главную новость.
— Итак, дорогие коллеги, — когда все расселись и притихли, я начал. — С большим сожалением вынужден вам сообщить, что проект дискуссионного клуба «Вече» приостановлен.
— То есть как это приостановлен?
— А что случилось?
— Надолго?
По кабинету пронесся взволнованный ропот. Наверняка до сотрудников дошли слухи, но никто до конца им не верил. Думали, что очередная провокация, тем более что ни «Правдоруб», ни «Молния» и вправду не вышли за то время, пока я был в больнице. И вот эту грустную новость о закрытии принес я, так что теперь уже точно.
— Пока неизвестно, — я ответил сразу на последний вопрос. — Может, надолго, а может, уже скоро мы снова начнем собирать полосы мнений. Думаю, вы сами прекрасно понимаете, что происшествие в ДК… поставило под большие сомнения целесообразность собраний городских диссидентов. А то ведь как это выглядит со стороны — раньше они сидели мирно, а тут, стоило собраться, и это стало катализатором беспорядков. Впрочем, не будем лезть в политику, для нас сейчас главное, что освобождаются полосы в обоих изданиях, с которыми нужно что-то делать.
Раздался тяжелый вздох. Нет, мои журналисты любят работать, я это знаю. Тем более сейчас, когда я открыл сильные стороны даже моих недавних противников вроде Метелиной и Гориной. Но одно дело готовить материалы взвешенно и с запасом по времени и совсем другое, когда ты засиживаешься до вечера каждый день на протяжении целой недели. А то еще и выходные могут пропасть, если не успеем набрать номер «Андроповских известий». Ведь мы точно не успеем, потому что сначала вечерка, по которой Бульбаш оставил в свой черный понедельник минимум наработок.
— Не будем терять времени, — решительно сказал я. — Мобилизуем все силы. Вы все знаете, что сегодня второй день Пленума ЦК КПСС. По его итогам, даю вам гарантию, будем писать много и долго. Так что партийные полосы у нас в этом номере ожидаются громкие. И я бы даже оставил в резерве одну, а лучше две полосы — для авторской аналитики.
«Если
Тут ведь самая настоящая развилка — либо все идет так, как в моей прошлой жизни, но у нас уже подготовлена почва, либо все, напротив, сворачивается, и бал правят противники либерального курса. В этом случае твердая рука Сталина может показаться мягкой кошачьей лапой… Ведь не просто же так в телепрограмме «Время» почти ничего конкретного не говорят — мол, Пленум идет, дискуссии оживленные. Но о чем они? Тишина. А вечером будет взрыв.
— Так, дальше, — продолжил я, отгоняя мрачные мысли. — Что у нас с главной городской темой? Арсений Степанович?
— Я, — отозвался Бродов. — Вы же о кладбище?
— И о нем, и о мнимой эпидемии, — подтвердил я.
— В целом, — Арсений Степанович заметно волновался, отвык от ответственных ролей, — если судить по письмам читателей, общественность против сноса кладбища. А со слухами, на мой взгляд, нужно работать дальше.
— Отлично, — я поблагодарил толстяка. — Тогда после завершения планерки дойдите до отдела писем, подготовьте отчет и предоставьте его мне. Беру на себя комментарии властей города, а также развитие темы с болезнями. Заодно, коллеги, поделюсь хорошей новостью. Да-да, и такие у меня тоже есть.
И я рассказал о своем разговоре с детьми в кружке Яблокова. Лица моих журналистов посветлели — им явно пришлась по душе идея с собственной студией. Пусть пока хотя бы такой. А когда я дошел до того, что кинокружок будет ставить историческую докудраму с участием актеров из труппы Владимирского, редакция в полном составе зааплодировала. Я улыбнулся в ответ, окидывая взглядом коллег, задержался на Никите. Тот сидел мрачный и задумчивый. Может, я не просто так его подозреваю?
— Никита, мы с тобой так и не обсудили клуб любителей кино, — сказал я, и парень встрепенулся.
— Евгений Семенович, простите меня… — пробормотал он, и в память болезненно врезались похожие слова неизвестного диверсанта. — Я ничего не сделал.
— Нет-нет, — я поспешил успокоить нашего кинообозревателя. — Ты не виноват, это то происшествие спутало нам все планы…
«И запой Бульбаша, который должен был контролировать и это», — снова добавил я про себя.
— Так что для тебя персональное задание такое, — продолжил я уже вслух. — Свяжись с Игорем Марковичем Яблоковым, уточни, как дела идут. Скоро ли будут готовы короткометражки, нет ли каких сложностей и не нужна ли помощь. И вообще, возьми это на себя.
— С удовольствием, — лицо парня тронула искренняя, как мне показалось, улыбка. — А что брать по тексту?
— О, это самое интересное, — я тоже улыбнулся. — Позавчера, в понедельник, в Москве началась неделя грузинского кино… И там впервые состоялся открытый показ фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Скоро он дойдет и до всех остальных кинотеатров, в том числе до нашего городского, и я рекомендую, Никита, обратить на него твое пристальное внимание. Лента однозначно не проходная, ее будут обсуждать долго. Кто-то станет ругать, другие хвалить, а третьи попросту не поймут сразу. В общем, весьма противоречивый фильм.