Главред: назад в СССР 4
Шрифт:
Перед уходом с работы я все же столкнулся в коридоре с Никитой Добрыниным. Он вздрогнул и хотел было идти дальше, заискивающе улыбнувшись, но я его остановил. Парень вытянулся, расправил плечи, подбородок больше не упирался в грудь, как у горбуна.
— Евгений Семенович, — начал он неожиданно твердым голосом. — Мы же были с вами вместе тогда, в районном доме культуры. Я помню, что вы помогали спасать других, и вам досталось чуть ли не больше всех, если не считать Алексея… Я имею в виду Котенка.
Забавно, я ведь остановил его, желая поговорить, но не задал
— А я, Никита, сам не считаю, что мне досталось больше всех, — я покачал головой. — А спасать других… Мне приятно, что ты это отмечаешь, правда. Но ты советский парень, Никита. Ты должен понимать, что это нормальная реакция любого гражданина — спасти. Защитить. Помочь. И проявить сочувствие ко всем, кто пострадал. Даже к депутату Растоскуеву, который и в больничной палате обзывал нас всех контрой и обвинял в происшествии.
— Но он ведь не прав, — улыбнулся Никита. — Вы боретесь за советское общество, за советский образ жизни, просто хотите, чтобы там было место всем…
— Всем, кто желает добра стране и живущим в ней людям, — закончил я за него. — Я уже как-то говорил об этом, но в коммунизме есть многое от христианства, ты не находишь?
Никита вздрогнул.
— Не старозаветное око за око, зуб за зуб, — я продолжил, — а христианское непротивление злу. Нагорная проповедь, Евангелие от Матфея. «А я говорю вам: не противься злому[1]».
Глаза парня увеличились, он словно бы не хотел моргать, и я заметил причину. В уголках век Никиты росли предательские капельки. Молодой журналист боролся с подступающими эмоциями.
— Это вовсе не значит, что нужно терпеть все обиды и лишения, — говорил я, делая вид, будто ничего не замечаю. — Надо быть выше своих обидчиков. И прощать, если ты понимаешь, что делают они зло по чужому наущению. Только у христиан это дьявол, а у нас, коммунистов, это враги человечества и прогрессивного строя. Чувствуешь сходство?
— Чувствую, — хрипло сказал Никита.
Парень наверняка удивился, что я цитирую Библию — как же, редактор газеты, член райкома, коммунист и безбожник. А я помнил еще наш университетский спор на философии, когда мы разбирали эту концепцию. Всю пару тогда горячо обсуждали, что правильно и почему. А хитрый Борис Львович смотрел, прищурившись, и улыбался, потому что семинар прошел как надо — с разными точками зрения, аргументированными с использованием разных источников.
— Кто-то просил у меня прощения там, в задымленном ДК, — я пристально посмотрел на Никиту. — Я верю, что тот человек сделал это по наущению. И я простил его. Потому что огонь погашают не огнем, а водою, как говорил Иоанн Златоуст.
— Простите, мне надо идти, меня ждут, — облизнув пересохшие губы, сказал мой журналист. — Простите… За все простите!
Он быстро прошел по коридору, и вскоре я слышал топот его ног по лестнице. Никита не стал дожидаться лифта.
Никита фактически признался. Я бы в этом уверен. А еще он не стал делать
С этими невеселыми мыслями я приехал домой, где меня ждала Аглая. Только я ее не узнал. Она не встретила меня улыбкой и страстным поцелуем — ее лицо было каменным и выражало самое страшное. Разочарование.
— Почему ты сбежал из больницы? — спросила она.
— Я не мог больше там находиться, — честно ответил я. — Мне нужно действовать. Нужно работать.
— А жить тебе не нужно? — девушка склонила голову набок. — Тебе мало того, что ты чуть не погиб в аварии?
— Его схватили, — я попытался повернуть все в позитив, но Аглая лишь покачала головой.
— Я рада, что люди в погонах выполнили свою работу. А ты, видимо, это не ценишь, раз после тяжелого отравления дымом заболтал Полуяна и сбежал в редакцию. Получается, что тебе наплевать на тех, кто о тебе заботится. На тех, кто хочет тебе добра. Чтобы ты жил, черт бы тебя побрал!
Девушка не выдержала и впервые повысила голос, который под конец даже дрогнул. Я шагнул навстречу Аглае, мягко обнял ее. Она подалась было, но потом отстранилась. Ее прекрасное лицо было бледным, она осунулась, словно не спала несколько суток.
— Женя, — твердо сказала она. — Я тоже люблю свою работу. Но, например, неделю назад, когда на шоссе столкнулись машины, я не бросилась своими руками разгибать железо и доставать зажатых людей, рискуя получить ожоги от вспыхнувшего бензина. Это сделали пожарные в защитных костюмах. А уже потом я занялась спасенными пострадавшими.
— У нас с тобой такие профессии, которые подразумевают риск… — я попытался объяснить, что творится внутри меня.
— Риск не должен быть безрассудным, — она покачала головой. — Ты мог умереть уже дважды. Ради чего?
— Ради свободы слова. Ради будущего страны.
— А ради меня? Ты сам мне рассказывал про Фаину, которая устроила истерику в отделении. Заметь, Леша Котенок при этом жив, хоть и весьма плох. Но я хорошо понимаю эту девушку. Потому что сама хочу строить жизнь с человеком, который не лезет под пули и гусеницы танков.
— А если по-другому порой никак? — я почувствовал, что говорю не то, что она хочет сейчас услышать. Весь ее вид сейчас буквально кричал о том, что мне нужно признать ошибку. Мол, я дурак, я напрасно рисковал своей жизнью. И особенно после того, как уже умер однажды… Впрочем, об этом Аглае не стоит знать.