Глаз добрый
Шрифт:
Почти безграмотный человек почувствовал возмущение и шепчет его робкими словами.
Дом Предтечи стал просто церковью, где продаются свечи, требы, молитвы.
Кто же следил за этим "делом"?
На какого художника возложила археологическая комиссия такое ответственное, творческое обновление работы времени и многих неведомых людей?
В комиссии бывают архитекторы, но пусть скажут, кто из художников взялся так нелепо, по-варварски обойтись с прекрасным стенным покрытием?
Пусть непременно скажут.
Такое имечко надо записать "погромче".
Ведь не могли же трогать живопись без живописца.
Это ясно.
Вообще, положение охранения памятников осложнилось еще тем, что, чем бы ни ужаснулся зритель, ему слишком часто отвечают:
— Сделано с ведома археологической комиссии. Неуместный проблеск благодушия. Не злоупотребляют ли именем археологической комиссии?
Не завелась ли где-нибудь подложная комиссия? Теперь так много подлогов.
О надзоре за "промытием" храма Иоанна Предтечи в Толчкове пусть археологическая комиссия непременно все разъяснит.
На нее в народе растет слишком неприятное и очевидное обвинение.
1911
Земля обновленная
Всероссийский съезд художников в Петербурге в будущем году состоится.
Все-таки состоится.
Говорю "все-таки", так как до последнего времени не был другом такого предприятия.
Идея съезда художников никаких особенных чувств не возбуждала. Было изумление "объединению" художников. Был эгоистический интерес к любопытному собранию, но никаких серьезных ожиданий не было.
Можно сознаться в этом теперь, когда находится повод к созыву съезда.
Ко всяким съездам и сборищам приходится относиться очень осторожно.
Все мы знаем, что на людях, в шуме и сутолоке никакой настоящей работы не делается. Только творческое одиночество кует будущие ступени жизни.
Сборище, съезд, прежде всего — завершение, больше всего итоги.
На первый взгляд кажется, какие же итоги подводить сейчас нашей художественной жизни?
На чем, на каком языке могут сговориться художники, художественные разноверцы?
Желать, чтобы слепые глаза прозрели? Плакаться на пошлость? Требовать проявления интереса там, где его нет и где его быть не может? Жалеть о чьей-либо бедственности? Ждать, чтобы уродившееся безобразным сделалось красивым?
Представьте, как о таких предметах заговорят люди, друг друга исключающие!
Бог с ними, с тому подобными итогами. Они и без съезда сами себя подвели.
И что общего имеют они с ярким, значительным искусством, освятить которое может лишь время?
Желать ли художникам несбыточного объединения? (Под объединением часто понимаются не культурные отношения, а нетерпимо близкое приближение друг к другу.)
Стремиться ли художникам устроить еще одно собрание и еще раз "проговорить" то время, что так драгоценно для труда и совершенствования?
Если бы вернулась хоть часть давно бывшего сознания в блестящем, самодовлеющем мастерстве, для которого надо дорожить всяким часом! Если бы век наш был веком слонов или мамонтов! Если бы работающие сознавали, сколько времени ими тратится без пользы для их собственного дела!
Думать ли художникам о всяких уравнениях? Чтобы никто не выпал из строя, чтобы никто не выскочил. Мечтать ли о блаженном времени, когда не будет бездарных, когда не будет талантливых? Мечтами о единении, мечтами о равном строе сколько художников было отрываемо от работы. Страшно сосчитать, сколько художников "объединительные" разговоры перессорили.
Говорить ли на съезде о технике дела, — но и в этой части искусства следует опять-таки не столько говорить, сколько делать.
Все такие темы так обычны для съезда, что для них не стоило бы отрываться от мастерской.
Даже не так важно и охранение художественной собственности. Главное, было бы, что охранить.
Все это обыденно, все это незначительно. Более похоже на сплетни, нежели на звонкое, здоровое дело.
Но другом съезда все-таки сделаться стоит.
В культурных слоях общества последнее время замечаются благодатные признаки.
Подведя итоги бывшей суматохе искусства, съезд может подумать о бодром движении художественной мысли.
В самых разнохарактерных сердцах сейчас вырастает одно и то же красивое чувство обновленно-национальных исканий.
Неизвестно, как и почему, но обнаружился общий голод по собственному достоинству, голод по познанию земли со всем ее бесценным сокровищем.
Люди узнали о сложенных где-то духовных богатствах.
В поисках этих сокровищ все чары, все злые нашептывания должны быть сметены.
То, что казалось заповедным, запрещенным должно стать достоянием многих. Должно обогатить.
В первоначальной программе съезда имеются следующие строки, совершенно не новые, но всегда нужные:
— "Замечаемый ныне в русском искусстве национальный подъем свидетельствует о внутренней работе великого народа, создавшего еще на заре своей жизни своеобразное зодчество, иконопись, обвеянные поэзией былины и сказания, сложившего свои поэтические песни".
— "Сильная страна не порывает связей со своим прошлым, но прошлое это еще недостаточно изучено, а художественные памятники его пропадают с каждым днем. Обязанность тех, кто глядит вперед, — пока еще не поздно и время не стерло всех его следов, — сберечь русское народное художественное достояние, направив в эту сторону внимание наших художественных сил".
В обычных культурных словах чувствую не обычную, поношенную почву национализма; в них, судя но общему, часто скрываемому настроению, есть нечто новое.
Какой-то всенародный плач по прекрасному расхищаемому достоянию!
Всенародный голод по вечно красивому!
Приведенные строки воззвания ближе мне, нежели очень многим.
Более десяти лет назад, с великого пути из Варяг в Греки, с Волхова, я писал:
— Когда же поедут по Руси во имя красоты и национального чувства?