Глаз наблюдателя
Шрифт:
Ладно, как бы там ни было, я вызвал Азазела.
Азазел явился спящим. У него на крохотной головке была надета сумка из какого-то зеленого материала, и только сопранный писк откуда-то из нее указывал на то, что он жив. И еще жилистый хвост время от времени выпрямлялся и дрожал с легким жужжанием.
Я несколько минут подождал, а когда он не проснулся, я аккуратно снял пинцетом сумку у него с головы. Он медленно открыл глаза и посмотрел на меня. Он сказал:
– Я сначала подумал,
Игнорируя эти детские обиды, я перешел к делу:
– Есть работа, которую я хочу, чтобы ты для меня сделал.
– Естественно, – сказал Азазел. – Ты же не предполагаешь, что я ожидаю, что ты предложишь, что ты сделаешь для меня работу.
– Я бы сделал немедленно, – сказал я прочувствованным голосом, – если бы нашлась такая работа, которую человек с моими малыми возможностями мог бы сделать для столь могущественного существа.
– Что верно, то верно, – буркнул Азазел, смягчаясь.
Омерзительно видеть, хотел бы добавить я, как любой разум доступен лести. Вот, например, я видел, как вы сходите с ума от животной радости, когда у вас просят автограф. Но вернемся к моему рассказу.
– В чем дело? – спросил Азазел.
– Я хотел бы сделать женщину красивой.
Азазел пожал плечами:
– Я не уверен, что это у меня получится. Стандарты красоты вашего примитивного и водянисто-разбухшего вида довольно отвратительны.
– Уж какие есть. Я тебе расскажу, что делать.
– Ты мне расскажешь?! – завопил он, дрожа от ярости. – Ты расскажешь мне, как стимулировать и преобразовывать волосяные луковицы, как укреплять мышцы, как наращивать и рассасывать кости? И все это ты будешь рассказывать мне?
– Отнюдь, – смиренно ответил я. – Детальное управление механизмами, которыми будет выполнено это действие, может быть осуществлено лишь существом с твоими сверхъестественными способностями. Я лишь прошу позволения описать те сугубо внешние эффекты, которых надлежит достигнуть,
Азазел снова смягчился, и мы стали говорить о деле.
– Не забудь, – попросил я, – чтобы эффект проявился постепенно – дней этак за шестьдесят. Слишком быстрая перемена может вызвать пересуды.
– Не хочешь ли ты сказать, – спросил Азазел, – что мне придется провести шестьдесят дней за надзором, регулировкой и коррекцией? По-твоему, мое время ничего не стоит?
– Но ведь ты сможешь описать эту работу в биологических журналах твоего мира. Для выполнения такой работы мало у кого из твоих соплеменников хватило бы умения или терпения.
Азазел задумчиво кивнул:
– За дешевой популярностью – я, разумеется, не гонюсь, – сказал он, – но я думаю, что должен подать пример меньшей братии нашего мира. – Он вздохнул, хотя вздох получился больше похож на тонкий свист. – Хлопотная и нудная работа, но это мой долг.
А у меня был свой долг. Я считал необходимым оставаться поблизости в течение всего времени изменения. Мой игравший на скачках приятель дал мне приют в обмен на мои советы и экспертизу прошедших заездов и благодаря этому проиграл очень мало.
Каждый день я под тем или иным предлогом встречался с Мэгги и замечал все более и более явные перемены. Волосы стали пушистее и легли волной, обещая завиться в золотые кудри.
Постепенно стал выступать подбородок, скулы становились тоньше и выше. Цвет глаз сместился к синему и с каждым днем становился все сочнее и сочнее, почти переходя в фиалковый. У век появился топкий восточный разрез. Уши стали обретать изящную форму, и на них появились мочки. Фигура мало-помалу округлялась, а талия становилась тоньше. Знакомые были озадачены. Я сам слышал, как ее спрашивали:
– Мэгги, что ты с собой сделала? У тебя чудесные волосы, и ты вообще стала на десять лет моложе.
– Я ничего с собой не делала, – отвечала Мэгги. Она была озадачена, как и все остальные – кроме меня, разумеется.
Меня она спрашивала:
– Дядя Джордж, вы не находите, что я изменилась?
– Ты прекрасно выглядишь, Мэгги, – отвечал я, – но для меня ты всегда прекрасно выглядела.
– Может быть, – говорила Мэгги, – но для себя я никогда до последнего времени не выглядела хорошо. И я этого не понимаю. Вчера на меня уставился какой-то наглый молодой человек. Раньше они всегда старались проскочить мимо и прятали глаза, а этот – подмигнул. Меня это так поразило, дядя Джордж, что я даже ему улыбнулась.
Две-три недели спустя я встретил около ресторана ее мужа Октавиуса. Я стоял и изучал выставленное в окне меню. Поскольку он собирался зайти внутрь и заказать обед, у него не заняло много времени пригласить меня к нему присоединиться, а у меня заняло еще меньше времени это приглашение принять.
– У вас не слишком счастливый вид, Октавиус, – сказал я.
– Я действительно не слишком счастлив, – ответил он. – Я не знаю, что случилось с Мэгги в последнее время. Она так рассеянна, что почти меня не замечает. Она всегда хочет быть на людях. А вот вчера…
– Вчера? – переспросил я. – Что вчера?
– Вчера она попросила называть ее Мелисандой. Я же не могу называть Мэгги таким смешным именем – Мелисанда.
– А почему? Это имя ей дали при крещении.
– Но ведь она – моя Мэгги. А Мелисанда – это кто-то другой.
– Да, она слегка переменилась, – заметил я. – Вы не заметили, что она стала гораздо красивей?
– Да, – сказал Октавиус. Как будто зубами лязгнул.
– Ведь это хорошо?
– Нет! – отрубил он еще резче. – Мне нужна моя простая Мэгги с ее смешным личиком. А эта новая Мелисанда все время возится со своими волосами, мажется тенями то такими, то этакими, меряет какие-то платья и лифчики, а со мной почти и не говорит.