Глаз в пирамиде
Шрифт:
Саймон кивнул.
— Только тогда и завалили бы тебя вместо Майло. Хотя, я думаю, этой проблемой все равно занимается Джордж Дорн.
Сквинки? Все началось со сквинков — и это сущая правда, которую вы сумеете осознать только спустя долгое время после завершения этого задания, мистер Малдун.
Вечером второго февраля 1776 года в Ингольштадте было темно и дул сильный ветер. Кабинет Адама Вейсгаупта с его дребезжащими стеклами окон, дрожащим пламенем свечей да и самим старым Адамом, который отбрасывал страшные тени, расхаживая по комнате обычной нетвердой походкой, отлично подошел бы для съемок фильма о Франкенштейне. Так или иначе, его тени ужасали, поскольку он торчал от нового конопляного экстракта, привезенного недавно Кольмером из Багдада. Чтобы успокоиться, он повторял заученные за последнюю неделю английские
64
Блюдо из молодой кукурузы, бобов и солонины.
Пошатываясь, он направился к книжной полке, где стояли труды по черной магии и порнографические книжки (их он цинично держал рядом с толкованиями Библии), и снял с полки давно забытый том видений сумасшедшего поэта Абдула Альхазреда. Он уставился на первый рисунок шоггота. «Странно, — думал он, — как столь гадкая тварь может под другим углом зрения, и особенно когда ты под кайфом, смутно напоминать очертания безумно ухмыляющегося кролика. Du haxen Hase [66] ».
65
Ты, хитрый кролик (нем.).
Затем его внимание переключилось на другое: изображения шогготов были обрамлены в пятиугольные рамки… На всех рисунках шогготов всегда есть пятиугольники… и в словах «скунс» и «сквид» по пять букв…
Он поднял руки, посмотрел на пять пальцев на каждой из них и рассмеялся. Внезапно все стало ясно: в Жесте Рогов два пальца выставляются вверх в виде буквы V, а три загибаются вниз. Двойка, тройка и их слияние в пятерке. Отец, Сын и Святой Дьявол… Дуальность добра и зла, Триединство Бога… бицикл и трицикл [67] … Он хохотал все громче и громче, и его вытянутое худое лицо все больше напоминало китайские изображения Смеющегося Будды.
66
См. Приложение Гимел.
Хотя газовые камеры непрерывно работали, были и другие события лагерной жизни, приближавшие Полное Уничтожение. Например, в Освенциме многие погибали в результате избиений и других форм жестокого обращения, но самыми страшными последствиями обернулось тотальное пренебрежение к элементарной гигиене и профилактике заболеваний. Сначала начался сыпной тиф, потом брюшной. Конечно, свирепствовал и туберкулез, а также — чему особенно поражались некоторые офицеры — неизлечимый понос, который унес жизни многих узников. К тому же никто не пытался помешать вездесущим лагерным крысам нападать на тех, кто был слишком слаб, чтобы двигаться или защищаться. Кроме того, распространился водяной рак; врачи в XX веке никогда с этой болезнью не сталкивались, и поэтому смогли ее распознать лишь по описаниям в старых учебниках: она проедает дыры в щеках до самых зубов. «Vernichtung, — сказал впоследствии один из выживших, — это самое страшное слово в любом языке».
Так и ацтеки: к концу своей эпохи они становились все безумнее, увеличивая количество человеческих жертвоприношений, удваивая и утраивая число дней в году, в которые требовалось совершать кровопролитие. Но это их не спасло: армия Эйзенхауэра прошла по Европе, чтобы остановить печи Освенцима, а корабли Кортеса приближались к великой пирамиде и статуе Тлалока.
Через семь часов после разговора Саймона с Падре Педерастией о Джордже Дорне в международном аэропорту имени Кеннеди приземлился частный самолет, выкрашенный под золото. Автокран поднял из грузового отсека
Водитель Тобиас Найт не задавал лишних вопросов.
Джордж Дорн был испуган. К этому чувству он уже привык. Оно стало настолько обыденным, что, казалось, больше никогда не помешает ему совершать безумные поступки. Кроме того, Хагбард дал ему талисман, оберегающий от неприятностей, и заверил, что он действует на сто процентов безотказно. Джордж вытащил его из кармана и вновь осмотрел с любопытством и надеждой. Это была карточка с вытисненной золотом непонятной надписью:
Джордж решил, что, вероятно, это очередная шутка Хагбарда. Возможно, по-этрусски эта надпись означает «Вышвырните вон этого олуха». Отказ Хагбарда перевести надпись невольно заставлял предположить худшее, хотя Челине и производил впечатление человека, который относится к символам очень серьезно, чуть ли не с религиозной почтительностью.
В одном можно не сомневаться: Джордж по-прежнему боялся, но он не был парализован страхом. «Если бы несколько лет назад я был столь же безразличен к страху, — думал он, — в Нью-Йорке стало бы одним полицейским меньше. И, вероятно, здесь меня тоже не было бы. Нет, и это не верно. Я просто послал бы Карло на три буквы. Меня не остановил бы страх попасть в разряд изгоев». Джордж боялся, когда ехал в Мэд-Дог, когда Гарри Койн пытался трахнуть его в задницу, когда Гарри Койн был убит. Джордж боялся, когда бежал из мэд-догской тюрьмы, когда видел приближение собственной смерти, когда корабли-пауки иллюминатов атаковали «Лейфа Эриксона». Ему начинало казаться, что страх был его естественным состоянием.
И вот сейчас он должен встретиться с людьми, которые заправляют организованной преступностью в США. Он практически ничего не знал ни о Синдикате, ни о Мафии, а в то малое, что он знал, ему не верилось, он считал, что это больше похоже на миф. Хагбард не сообщил ему практически никакой дополнительной информации, пока он готовился к полету. Но в чем Джордж ни капли не сомневался, так это в том, что он окажется совершенно беззащитным среди людей, которые убивают человека с такой же легкостью, с какой домохозяйка разделывает рыбу. При этом он должен вести с ними переговоры. До сих пор Синдикат работал с иллюминатами. Сейчас Джордж должен уговорить этих людей перейти на сторону дискордианцев. Разумеется, с помощью четырех бесценных статуй. Вот только что скажут Роберт Патни Дрейк и Федерико Малдонадо, когда узнают, что эти статуи подняты из разрушенной Атлантиды, которая покоится на дне океана? Не исключено, что они выразят свой скептицизм пистолетными выстрелами.
— Почему я? — чуть раньше в этот же день спрашивал Хагбарда Джордж.
— Почему я? — с улыбкой повторил Хагбард. — Вопрос, задаваемый солдатом, вокруг которого свистят вражеские пули; невинным домовладельцем, когда в его кухню с ножом в руке врывается маньяк-убийца; женщиной, родившей мертвого ребенка; пророком, получившим откровение слова Божьего; художником, который знает, что его последняя картина — гениальное произведение искусства. Почему ты? Потому что ты здесь, говнюк. Потому что с тобой должно что-то происходить. Ясно?
— Но если я провалю все дело? Я ничего не знаю ни о вашей организации, ни о Синдикате. Если сейчас столь критический момент, как ты говоришь, глупо посылать с ответственной миссией такого, как я. У меня нет опыта общения с этими людьми.
Хагбард нетерпеливо покачал головой.
— Ты себя недооцениваешь. Ты считаешь, что не умеешь разговаривать с людьми только потому, что молод и боишься. Это глупо. И не типично для твоего поколения, так что тебе тем более должно быть стыдно. И потом, у тебя есть опыт общения с более страшными людьми, чем Дрейк и Малдонадо. Ты провел часть ночи в камере с человеком, который убил Джона Кеннеди.