Глаз времени
Шрифт:
— Несмотря на это дурацкое забрало, которое у вас на лице, мне видно, что вы на меня пялитесь, — сухо сказала Байсеза.
Абдикадир, красавец пуштун, глянул на нее и улыбнулся.
— Проведете достаточно времени в окружении таких горилл, как Кейси, и вы к этому привыкнете.
— Да я истинный джентльмен, — сказал Кейси. Он немного наклонился, чтобы прочитать имя у нее на бирке: — Байсеза Датт. Это пакистанское имя?
— Индийское.
— Значит, вы из Индии? Вот только акцент у вас… Это австралийский?
Байсеза чуть не охнула от досады — американцы никогда не разбирались в региональных акцентах.
— Я манкунианка. Из Манчестера, Англия. Британка
В ответ на это Кейси голосом Кэри Гранта заявил: «Добро пожаловать на борт, леди Датт».
Абдикадир толкнул его кулаком в плечо.
— Мужик, ты никогда не изменишься, все так же скачешь от одного стереотипа к другому. Байсеза, это ваше первое задание?
— Второе, — ответила Байсеза.
— Я уже раз двадцать летаю с этим ослом и могу заверить, что кто бы ни сидел у Кейси за спиной, он всегда заводит этот разговор. Не позволяйте ему вам надоедать.
— О, он мне вовсе не надоедает, — сказала лейтенант спокойно. — Ему просто скучно.
Кейси разразился громким смехом.
— На базе «Клавиус» довольно тоскливо. Вам лучше было бы оставаться дома, леди Датт, а не в Северо-Западной пограничной провинции. Хотя, кто знает, может, нам удастся найти парочку фаззи-ваззи [3] , чтобы вы смогли пострелять из своего ружья для охоты на слонов?
Абдикадир улыбнулся Байсезе:
— Чего еще можно ожидать от деревенщины-христианина?
3
Прозвище, данное австралийскими солдатами жителям Папуа — Новой Гвинеи во время Второй мировой войны.
— А ты — моджахед, у которого вместо носа — клюв, — прорычал в ответ Кейси.
Видимо, Абдикадир заметил в глазах Байсезы беспокойство, поэтому поспешил успокоить пассажирку: «Не волнуйтесь. Я действительно моджахед, или был им, а он — действительно деревенщина. На самом деле мы — друзья не разлей вода, правда. Оба — сторонники экуменизма. Но лучше об этом никому не говорить…»
Тут машина влетела в зону турбулентности, что для всех стало неожиданностью. Казалось, что в воздухе образовалась яма глубиной в несколько метров, в которую и угодила их вертушка. Пилоты вмиг прекратили разговоры и сосредоточились на приборах.
Формально афганец Абдикадир, представитель народа пуштунов, издавна населявших эти места, был того же звания, что и Кейси. Байсеза немного о нем узнала во время своего непродолжительного пребывания на базе. Его лицо, окаймленное бородой, можно было назвать волевым и открытым, а нос с горбинкой вполне можно было назвать римским. Поразительно, но глаза у этого пуштуна были голубыми, а волосы — рыжеватыми. Сам Абдикадир говорил, что цветом глаз и волос он обязан солдатам армии Александра Великого, которые когда-то давно проходили через эти места. Будучи человеком спокойным, воспитанным и покладистым, он вскоре смирился со своим местом в неформальной иерархии, сложившейся на базе. Хотя все и уважали его за решение перейти на сторону ООН (на это пошли немногие пуштуны), как афганец, он должен был подчиняться американцам, поэтому в большинстве своих вылетов Абдикадир чаще садился на место второго пилота. Британские солдаты порой называли его Рыжиком.
Полет продолжался, но приятным его было трудно назвать. «Птичка-невеличка» был вертолетом почтенного возраста: стенки кабины источали запах моторного масла и гидравлической жидкости, от многолетней службы на ее металлической поверхности появились царапины и потертости, а тощая набивка скамьи, на которой сидела Байсеза, не перла наружу исключительно благодаря клейкой ленте, удерживающей трещины на обшивке сиденья от дальнейшего расползания. Шлем, плотно сидящий у женщины на голове, не спасал ее уши от тяжелого гула винтов, вращавшихся в паре метров над ней. И неудивительно, думала Байсеза, во все времена правительство никогда не спешило раскошелиться на мир.
Когда Моаллим услышал, что к селению приближается вертолет, он твердо знал, что должен делать.
Большинство взрослых кинулись к своим тайникам с оружием и наркотой, чтобы убедиться, что все надежно укрыто от глаз врага. Но у Моаллима была иная цель. Он схватил свое оружие и помчался к собственноручно вырытому окопу, который закончил несколько недель назад, готовясь к такому дню, как этот.
Через пару мгновений Моаллим уже облокотился на стену окопа, приставив к плечу РПГ. Потребовалось много часов работы, прежде чем глубина укрытия стала достаточной, чтобы при выстреле реактивная струя его не зацепила, а необходимый для РПГ угол возвышения был получен. Уже будучи в окопе, Моаллим испачкал себя землей и нацепил на одежду травинки и ветки, теперь он был надежно замаскирован. Его гранатомет давно устарел и вполне годился для музейной экспозиции, напоминающей о вторжении советских войск в Афганистан в восьмидесятых годах двадцатого столетия, но благодаря правильному уходу и регулярной чистке он все еще исправно работал и нес смерть. Моаллим не сомневался, что ему удастся сбить вертушку, как только она окажется достаточно близко от его позиции.
Сейчас Моаллиму пятнадцать лет.
В четыре года он впервые увидел вертолеты западных захватчиков. Они прилетели ночью, прилетели стаей. Подобно злым черным воронам, машины, казалось, проносились над самой его головой, тень за тенью. От их шума у него звенело в ушах, а порывы ветра, создаваемые их лопастями, хлестали его по лицу и рвали одежду. Палатки на рынке смело в одно мгновение, перепуганные коровы и козы разбежались в разные стороны, а с домов сорвало жестяные крыши. Сам Моаллим не видел, но в деревне рассказывали, что у одной женщины ветер вырвал младенца прямо из рук, закружил и унес высоко в небо, так что тот там навсегда и остался.
Затем начали стрелять.
Позже появились еще вертолеты и стали разбрасывать листовки, в которых говорилось о «цели» того нападения. Поступила информация, что в их районе активизировалась контрабанда оружия, возникли подозрения, что через его селение переправляют уран, и тому подобные вещи. Удар по деревне был «необходимой мерой», к тому же «произведен с хирургической точностью» и «малыми силами». Листовки рвали и использовали как туалетную бумагу. Все в селении ненавидели вертушки за их недосягаемость и высокомерие. В четыре года Моаллим не мог объяснить, что тогда чувствовал.
А вертолеты продолжали прилетать. Сверхсовременные аппараты ООН должны были поддерживать здесь мир, но всем было ясно, что этот «мир» был не для местных, а на воздушных судах «наблюдателей» оружия — под завязку.
У проблемы имелось только одно решение, учили Моаллима взрослые.
Старшие показывали, как обращаться с ручным гранатометом, стреляющим реактивными снарядами. Попасть в движущуюся мишень всегда было непростой задачей. Поэтому детонаторы заменили часовым механизмом, чтобы снаряд взрывался в воздухе. Если выстрел был произведен достаточно близко, то не нужно попадать точно, чтобы поразить цель, особенно если цель — вертолет, и особенно если целиться ему в самое уязвимое место — в хвостовой винт.