Глаз

Булычев Кир

– Здравствуй, – сказала она. – Ты за мной следил. Я очень польщена.

– Нет, – возразил Коткин. – Я просто шел в эту сторону и даже не видел…

Зина положила ему на плечо красивую руку.

– Борис, – спросила она, – ты не очень спешишь?

– Я хотел попросить у вас прощения, – начал Коткин. – Но так неловко получилось…

Они были в кино, потом Коткин проводил Зину на Русаковскую, и Зина показала ему окна своей квартиры.

– Я тут живу со стариками. Но отцу дают назначение в Среднюю Азию. Он у меня строитель. Так что я останусь совсем одна.

Коткин

сказал:

– А у меня только мать…

– Она там? В твоих Путинках?

– Да, – кивнул Коткин, – там. Она в феврале умерла.

На следующий день Зина пригласила Коткина на концерт аргентинского виолончелиста. Коткин не понимал музыки, не любил ее. Он занял у Саркисьянца двадцать рублей и купил себе новые ботинки.

В апреле Зина еще несколько раз бывала с Коткиным в разных местах, он запутался в долгах, но отказаться от встреч не мог. Иногда Зина просила Коткина рассказать, над чем он работает, но ему казалось, что все это ей не совсем интересно. И сам он, такой некрасивый и неостроумный, ее интересовать не мог – в этом Коткин был уверен.

Саркисьянц поймал его в коридоре и спросил:

– Зачем кружишь голову такой девушке?

– Я не кружу.

– Она, что ли, за тобой ухаживает? Весь факультет поражен.

– А что в этом удивительного? – озлился вдруг Коткин.

Еще больше смутила Коткина черноглазая Проскурина. Она была лучшей подругой Зины, и оттого Коткин готов был простить ей перманентную злость ко всему человечеству, вульгарные наряды и громкий, пронзительный хохот. Проскурина ехала с Коткиным в метро. Она сказала:

– Конечно, это не мое дело, но ты, Борис, не обольщайся. Как подруга, я имею право на откровенность. Ты меня не выдашь?

– Нет, – пообещал Коткин.

– Она тебя не любит, – наябедничала Проскурина. – Никого она не любит. Понял?

– Нет, не понял.

– Когда поймешь, будет поздно. Мое дело предупредить муху, чтобы держалась подальше от паутины. – Сравнение Проскуриной понравилось, и она захохотала на весь вагон.

– У нас чисто товарищеские отношения, – пояснил Коткин. – Я отлично понимаю, что Зину окружают куда более интересные и яркие люди…

– Молчи уж, – перебила Проскурина. – Яркие личности… А что ей с этих ярких личностей? Распределение будущей весной.

Коткин забыл об этом разговоре. Ему было неприятно, что у Зины такая подруга. Забыл он о разговоре еще и потому, что после него долго, почти месяц, не виделся с Зиной. Здоровался – не более. Зина увлеклась аспирантом с прикладной математики и сказала Коткину:

– Пойми меня, Боря, я не могу приказать сердцу.

Так все и кончилось. Коткин сдал госэкзамены и засел за реферат. Миша Чельцов, замдекана из гениев, убедил его, что науке нет дела до настроений Коткина. Борис расплачивался с долгами, много читал, работал, потому что любил свою работу.

В августе Зина вернулась с юга. Проскурина сообщила Коткину, что она ездила с тем аспирантом, но поссорилась с ним. Зина увидела Коткина в библиотеке и от двери громко сказала:

– Борис, выйди на минутку.

Коткин не сразу понял, кто зовет его, а когда увидел Зину, испугался, что она уйдет, не

дождавшись, и бросился к двери, задел книги, и они упали на пол. Ему пришлось нагнуться и собирать их, книги норовили снова вырваться, и он думал, что Зина все-таки ушла.

Но она ждала его. Ее волосы выгорели и казались совсем белыми.

– Как ты без меня существовал? – спросила она.

– Спасибо, – ответил Коткин.

– А я жалею, что поехала. Такая тоска, ты не представляешь. Ты что делаешь вечером?

Коткин не ответил. Он смотрел на нее.

– Надо поговорить. А то ты, наверное, сплетен обо мне наслушался. Извини, что отвлекла тебя.

Зина ушла, не договорившись, где и когда они встретятся.

Коткин сдал книги и поспешил вниз.

Искать ее не пришлось. Она сидела на скамье в вестибюле, вытянув длинные бронзовые ноги, а возле нее стояли два программиста из ВЦ, наперебой шутили и сами своим шуткам смеялись. Коткин остановился у лестницы, не зная, что делать дальше, а Зина увидела его и крикнула:

– Боренька, я тебя заждалась.

Она легко вскочила со скамьи и поспешила ему навстречу, забыв о программистах.

…Они сидели на скамейке в парке, и Зина спросила:

– Боря, можно быть с тобой откровенной?

Коткин испугался, что она станет говорить о том аспиранте или о каком-нибудь поклоннике, за которого она собралась замуж, и будет спрашивать совета.

– Ты все еще живешь в общежитии?

– Да.

– Понимаешь, какое дело… Только ты надо мной не смейся, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Мои старики уехали в Нурек. Наверное, лет на пять. Пока отец не построит там свою плотину, он ни за что не вернется. А может, он вообще там останется. Ты слушаешь?

– Слушаю.

Коткин смотрел на руку Зины и удивлялся совершенству ее пальцев.

– Я остаюсь одна в квартирке, а ты живешь в общежитии. Это несправедливо. Ты меня понимаешь?

– Нет, – ответил Коткин.

– Я так и думала. В общем, я предлагаю: бери свои марки, рыжик, и переезжай ко мне.

– Как это?

– Пойми меня, Боренька. Я за последние месяцы разочаровалась в людях. Я поняла, что ты единственный человек, на которого можно положиться. Не удивляйся. Я знаю, что ты некрасив, не умеешь держать себя в обществе, что у нас тобой различный круг друзей. Все это, в конечном счете, не так важно. Ты меня понимаешь? Я знаю, какой ты талантливый и как тоскливо тебе без мамы… Тебе нужен кто-то, кто может о тебе позаботиться… Я слишком откровенна? Но мне казалось, что и я тебе небезразлична. Я не ошиблась? Ты можешь отказаться…

Последняя фраза оборвалась, и Коткин чувствовал присутствие в воздухе важных, почти страшных в своей значимости слов, схожих с эхом колокольного звона.

– Нет, – сказал Коткин. – Что ты, как можно?

Он был так благодарен ей, такой красивой и умной, что чуть было не заплакал и отвернулся, чтобы она не заметила этого. Зина положила ему ладонь на колено и произнесла:

– Я бы заботилась о тебе, милый… Прости меня за откровенность.

А когда они уже выходили из парка, Зина остановилась, прижала ладонь к губам Коткина и сказала: