Глаз
Шрифт:
4
Коткин согрел чайник, собрал свои бумаги, самые нужные книги и кляссеры с марками. Зина мирно посапывала на диване. Коткин поправил на ней одеяло и попытался понять, что же случилось, что изменилось, почему он не виноват? Может, он вчера расплатился наконец с долгами? Ну да, расплатился и ничего никому не должен. Это было чудесно: никому ничего не должен!
Он
Он шел по улице, люди спешили на работу, а он не спешил, потому что у него был целый час впереди. Он представил, как удивится Верховский, когда узнает, что он, Коткин, тоже поедет на конференцию. Верховский обрадуется, и они оба приедут в Баку, будут жить в гостинице и есть шашлыки. Он встретится с Гюнтером Брауном, который писал, что отправится в Баку специально, чтобы познакомиться с профессором Коткиным. А о Зине он не думал.
Коткин сел на лавочку на бульваре и стал глядеть на прохожих.
По бульвару шла пожилая сухонькая женщина. Она шла, выставив перед собой палку и постукивая ею по земле. Она шла уверенно, не спеша, и голова ее была откинута назад. Коткину вдруг показалось, что это его мать, – у него даже в затылке застучало, хотя этого и быть не могло, и не было.
Женщина, поравнявшись с ним, остановилась, поводя палкой перед собой, подошла к скамейке и дотронулась до нее палкой.
– Садитесь, – предложил Коткин.
– Спасибо, – сказала женщина. Она села и обернулась к Коткину. Казалось, что она видит его. Женщина сказала, улыбнувшись чуть виновато: – Я часто выхожу из дому пораньше. Утром здесь так хорошо…
– Вы работаете? – спросил Коткин.
– Конечно. А что мне еще делать?
– Извините, а что вы делаете? – Коткин знал ответ заранее: она учительница.
– Я преподаю. В техникуме. Мне племянница помогает быть в курсе новостей. Ну, и радио слушаю, телевизор слушаю…
– Я сегодня тоже вышел из дому пораньше, – сказал Коткин. – Обычно спешишь, опаздываешь. А вот сегодня так получилось.
Женщина кивнула. Тогда Коткин спросил то, о чем не успел спросить у матери:
– Простите, вам трудно жить?
– Странный вопрос… Нет, мне нетрудно. Правда, бывает, я жалею о том, что мне недоступно. Но чаще об этом не думаю. Зачем растравлять себя? Я счастливее многих. Я ослепла в войну и многое помню. Я помню листья, цвет неба, деревья, дома и людей. Я могу представлять. Хуже тем, кто слеп с рождения. Правда, и у них есть свои преимущества.
– А если бы вам сказали, что сегодня вы сможете видеть снова?
– Кто сказал бы?
– Я.
Женщина улыбнулась.
– Самая большая радость – делать другим подарки. Волшебников все любят.
Коткин раскрыл портфель. Он знал, что этого делать нельзя. Чельцов ему голову снимет и правильно сделает.
– Сейчас вы сможете видеть, – сказал он. – Только слушайтесь меня. Я укреплю у вас на висках присоски… Вы не боитесь?
– Почему я должна бояться? Просто мне будет обидно, когда ваша шутка кончится. Она жестокая, но вы об этом не подумали.
– Это не шутка, – возразил Коткин. – Погодите.
Неловкими пальцами он стал отводить волосы с висков женщины, чтобы присоски держались получше. Она все еще старалась улыбаться. Коткин укрепил на лбу женщины обруч с приемником. Двое малышей с лопатками подошли к ним поближе и смотрели, что он делает. Коткин вложил выключатель в ладонь женщины.
– Пожалуй, – предупредил он, – вам не следует смотреть на ярко освещенные предметы. Наклоните голову. Вот тут нажмите.
Тонкий худой палец женщины замер над кнопкой, и Коткин, положив поверх свою руку, надавил на палец. Кнопка щелкнула.
Женщина молчала. Она сидела, склонив голову, и Коткин не решался заглянуть ей в лицо.
Потом женщина с трудом подняла голову, повернулась к Коткину, и он увидел загадочный холодный огонек, горящий в приемнике. Из незрячих глаз покатились слезы. Они, как дождь на стекле, оставляли ломаные дорожки на белой сухой коже.
Коткину было неловко. Он поднялся и сказал:
– До свидания. Я, понимаете, поступаю неправильно, я не имел права… Потом, когда придете в себя, позвоните мне по этому телефону, моя фамилия Коткин.
И на листке, вырванном из записной книжки, написал свой институтский телефон.