Глаза, чтобы плакать (сборник)
Шрифт:
– Это черный "мерседес", я поставил его рядом с Фаар-каналом.
Паоло несколько раз подбросил связку ключей и вышел, бросив странный взгляд на Гесслера и Лизу. Под его шагами застонала железная лестница. Прислушиваясь к удаляющимся шагам, молодая женщина и адвокат смотрели, как дождь рисует на окнах странный узор-паутину, который беспрестанно менялся.
Подойдя к Гесслеру, Лиза пристально посмотрела на него. Тревога нарисовала под ее горящими глазами круги.
– Адольф, – прошептала она, – я вовсе
– Я всегда счастлив, когда мы оказываемся вдвоем, Лиза.
"Как он спокоен и владеет собой", – подумала молодая женщина. Этот удивительный человек не переставал восхищать ее. Он напоминал ей пальму: такой же прямой, твердый и крепкий, но в его сердце таилась бесконечная нежность.
– Пришло время поблагодарить вас, – прошептала молодая женщина. – А это очень трудно.
Гесслер положил свою ухоженную руку на плечо Лизе.
– Пришло время попрощаться с вами, – возразил он, – а это еще труднее.
На мгновение они как бы застыли. Им слишком много надо было сказать друг другу, но о таких вещах никогда не говорят. Слова застряли у них в горле.
– Спасибо, Адольф, – запинаясь, произнесла наконец Лиза.
– Прощайте, Лиза, – медленно сказал Гесслер, убирая свою руку с ее плеча.
– Я вам обязана всем, – сказала женщина.
Глаза у нее блестели, а на длинные ресницы навернулись слезы.
– Вы, должно быть, очень страдаете оттого, что помогли... свершиться... этому?
Упав с ресниц Лизы, слезы потекли по ее искаженному гримасой лицу. Гесслер подумал, что для него эти две слезинки были самым дорогим в жизни подарком, он хотел дотронуться до них, но не решился.
– Я ни о чем не жалею, – только и сказал он.
Гесслер подумал о Лотте, своей жене, такой спокойной, жирной, вечно что-то трещавшей, как сорока. Он представил ее себе за столом, обжирающейся жирной пищей. Или в театре – в вышедших из моды ярких нарядах.
– Нет, – с вызовом повторил он, – я ни о чем не жалею.
– Если бы вы не помогли, – возразила Лиза, – все шло бы как и прежде.
– Я знаю.
Это "прежде" всколыхнуло в сердце Гесслера грустную песенку о потерянном счастье. На мгновение он – обычно такой спокойный – пришел в отчаяние.
– Но из-за того, что вы помогли, – продолжила Лиза, – мы должны расстаться.
Почему она продолжала так настаивать на этом? Зачем она сыпала соль на раны? Гесслер не считал, что Лиза из какого-то намерения старается сделать ему больно. Он подумал, что никогда в общем-то не понимал женщин. Наверное, у нее были свои причины так говорить.
– Вы потрясающий человек, Адольф.
Смутившись, Гесслер неловко пожал плечами.
– Да нет же, – сухо возразил он, – когда не можешь сохранить то, что уплывает от тебя, лучше отдать его. Я – не потрясающий, а самолюбивый человек.
А
– Прощайте, Лиза!
Она не поняла его.
– Вы уйдете прямо сейчас? – спросила женщина, ужаснувшись, что ей придется остаться одной в этом просторном помещении, где смутно витали запахи упаковочных материалов и плесени.
– Конечно, нет, но я прощаюсь с вами сейчас, потому что людям никогда не удается попрощаться в нужный момент.
Повинуясь какому-то порыву, она протянула ему руку. Он бережно взял ее, поднес к губам, затем прижал к щеке.
– Я не очень-то верю в Бога, – вздохнул он, – но да хранит вас Бог, Лиза.
– Надеюсь, у вас не будет неприятностей? – спросила она, любуясь им.
Гесслер выпустил ее руку и расстегнул пиджак.
– Меня, несомненно, допросят как адвоката Франка, но у меня такая хорошая репутация, что если только не произойдет какой-нибудь... случайности...
Он резко рассмеялся.
– Знаете ли, полицейские похожи на большинство смертных. Они считают, что после определенного возраста ты уже не способен на правонарушение.
Она знала, что в душе Гесслера идет яростная борьба. По тому, как он произнес слово "правонарушение", Лиза могла оценить, насколько глубоко его разочарование. Адвокат никогда не излечится от этого. Она знала, что мир типичного буржуа начнет рушиться. Пока же он подчинялся порыву, все остальные проблемы заслонила опасность. Но вскоре, когда все успокоится, в душе Гесслера поселится пагубное, таинственное и неумолимое зло.
– Вы сердитесь на меня? – спросила Лиза.
– Я ни на кого не держу зла, – уверил ее адвокат, – даже на самого себя.
– Я боюсь, что позже...
Он снова улыбнулся ей, и на этот раз у него вышла настоящая улыбка: добрая и ласковая.
– Успокойтесь: я потороплюсь вернуть себе респектабельный облик, я просто создан для этого.
– Что вы собираетесь делать, когда мы уедем?
– Ну... вернусь к себе, – сказал Гесслер. – Буржуа всегда в конце концов возвращаются к себе.
На какой-то момент он задумался. Это напряжение становилось настолько невыносимым для Лизы, что она пожалела, что Паоло ушел.
– Вы никогда не замечали мою жену, когда приходили в мой кабинет? – спросил Гесслер.
Лиза отрицательно покачала головой.
– Когда я женился на ней, – сказал адвокат, – она была красивой девушкой, аппетитной блондинкой. В течение двадцати лет я видел, как она толстеет, как она стареет. Мне казалось... Не знаю, означает ли это что-нибудь, ведет ли это куда-либо. Да нет! Тарелка, которая крутится на конце тросточки жонглера, тоже ничего не означает. Я – тарелка на конце тросточки, Лиза. Я вращаюсь, вращаюсь... А скорость постепенно снижается. Однажды я упаду и разобьюсь.