Глаза Клеопатры
Шрифт:
Нина долго молчала, выслушав эту историю.
— Знаешь, — осторожно заговорила она наконец, — я тебе немного завидую. Белой завистью.
— Да, я понимаю, — кивнул Никита. — Я же говорю, бабушка была удивительной женщиной. Не знаю, что бы я делал без нее. Давай вернемся, мы уже почти до моря дошли.
Они повернули назад. Было еще совсем светло, июньский вечер плавно переходил в белую ночь.
— А с другой стороны? — осторожно спросила Нина. — У тебя же были дедушка и бабушка со стороны матери?
— Это некрасивая история, — нахмурился Никита. — Зато куда более короткая. Если хочешь, я расскажу.
— Если тебе неприятно…
— Нет.
Он рассказал вкратце, сухо, не вдаваясь в подробности. Его дед с материнской стороны был крупным советским функционером, дослужился до кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС. Был он человеком старорежимным, с домостроевскими взглядами. Дочь его совершенно не интересовала. У него были свои представления о том, что должно, поэтому он помог ей поступить в МГИМО, устроил на работу в «Интурист», после чего счел свой долг выполненным. К тому же дочь его разочаровала тем, что вышла замуж за сына репрессированного. С его точки зрения, это было пятно на биографии. Нет, он, что называется, проявил великодушие и помог отцу Никиты устроиться на руководящую работу в АПН, но никаких «личных контактов», как он это называл, с семьей дочери не поддерживал. Иногда приезжала его жена, привозила продукты из распределителя, подкидывала дочери талоны в сотую секцию ГУМа [3] . Это была недалекая, судя по речи, даже не очень грамотная женщина. Никита называл ее бабушкой, потому что она была его бабушкой, но ему и в голову не приходило поставить ее на одну доску со своей обожаемой бабушкой Елизаветой Федоровной Скалон.
3
Во времена СССР отдел по обслуживанию номенклатуры.
А дед с материнской стороны всю свою любовь, все амбиции и немалые ресурсы вложил в сына. Сын у него появился поздно, на пятнадцать лет позже дочери. Ему прочили не просто большое, а прямо-таки грандиозное будущее. Его отец, понимая, что свой потенциал он уже исчерпал и дальше кандидата в члены Политбюро ему не пойти (его и так в кулуарах называли вечным кандидатом), решил обеспечить сына карьерой, которой не сделал сам.
Разочарование оказалось страшным. Молодой человек быстро пристрастился к привилегированной жизни, понял, что законы писаны не про него, и пошел вразнос. Он не желал учиться, оценки и зачеты ему приходилось «покупать» папиным влиянием. Он бешено гонял на машине, попадал в аварии, дважды сбивал пешеходов, причем один раз — насмерть. И опять отец его отмазал. Машину объявили угнанной, хотя все понимали, что ее просто невозможно было угнать из охраняемого цековского поселка под Москвой.
С грехом пополам «золотой мальчик» окончил МГИМО и был направлен на стажировку в Англию, где при первой же возможности попросил политического убежища. Он, конечно, наделал шуму. Какое-то время с ним носились, но толку от него было мало, никакой существенной информацией он не располагал, и вскоре все о нем забыли. В Англии он обнаружил то, что раньше как-то не приходило ему в голову: законы писаны и про него тоже, а папино влияние на Уайтхолл и Вестминстер не распространяется. Да и распространять было уже нечего. Узнав о побеге сына, его отец покончил с собой. Самоубийство замяли, похороны устроили на Новодевичьем, куда очень скоро за мужем последовала и жена. А их сын умер в Лондоне в полной безвестности от передозировки наркотиков.
Никита своего непутевого дядю ни разу в жизни не видел.
— Что тут скажешь, — вздохнула Нина. — У одних суп жидок, у других жемчуг мелок… Идем домой, уже поздно. Вон и Кузя набегался.
В самом деле, пес перестал сновать челноком от одного края дороги к другому и теперь тихонько семенил рядом с хозяйкой.
Они вернулись в поселок, и Нина направилась к своему коттеджу. Когда Никита обнял ее, она сказала:
— Я хочу принять душ.
— Интересное начинание. Можем провести его совместно.
Эта идея так захватила его, что он начал раздевать ее чуть ли не на пороге.
— Погоди, — отстранилась Нина, — дай мне Кузю напоить. Ему надо водички попить.
— А потом опять гулять?
— Ну и что? Дверь не заперта, все входы-выходы он знает.
— Ладно.
Когда Кузя был обихожен водичкой, Нина разделась сама, без всякого стеснения. Перехватив взгляд Никиты, она усмехнулась:
— Раздевалки для манекенщиц быстро отучают от ложной скромности. Там все надо делать молниеносно.
Никита воспринял это как сигнал и тоже решил не разыгрывать из себя институтку. Они вместе втиснулись в душевую кабину, и он принялся усердно намыливать ее жидким душистым мылом. Очень скоро это превратилось в тайский массаж. Он медленно водил круговыми движениями по ее спине, по груди, по животу. Нина разгадала его маневр. Когда его рука скользнула ей между ног, она мгновенно повернулась к нему:
— Давай теперь я потру тебе спинку.
Никите пришлось подчиниться. Ее прикосновения безумно волновали его. К тому моменту, когда она повернула его лицом к себе, у него уже была эрекция, не оставлявшая времени на промедление. Он овладел ею тут же, в кабине, омываемый теплыми струями воды. Она прыгнула ему на талию, обвила ее своими длинными, сильными ногами, и они устроили такую скачку, что затряслись толстые волнистые стекла итальянской душевой кабины.
Нина, смеясь, выскользнула из кабины и швырнула выскочившему следом Никите банную простыню. Сама она быстро закуталась в полотенце, расчесала мокрые волосы и взялась за фен. Она что-то сказала, но за воем фена он не расслышал.
— Что?
— Хочешь, и тебе волосы подсушу? Только сядь, а то мне так не достать.
Он послушно сел на табурет, и она принялась колдовать над ним с феном, то и дело взглядывая на плоды своих трудов в зеркале.
Он был красив. Красив по-мужски, без слащавости. Не просто красив, в нем чувствовалась порода. Гордая, хорошо посаженная голова на стройной шее, золотисто-карие глаза в обрамлении золотистых бровей и ресниц, крепкий, прекрасно вылепленный нос, полные, чувственные губы.
— Ты похож на деда? — спросила Нина, отложив фен и наводя последние штрихи щеткой.
— Бабушка говорила, что да. У нее висел в квартире их с дедом портрет, и фотографии она увеличила, тоже всюду расставила и повесила. Он родственник того Скалона, Василия Юрьевича. Ну, того, который издавал газету «Земство». Дед тоже носил усы и бородку. Я однажды попробовал отрастить, и вправду получился вылитый дед, но с ними мороки много, и я все сбрил.
Он поднялся, легко, как пушинку, подхватил ее на руки и унес в спальню.
И все повторилось. Сколько он ни старался, как бы нежно ни подводил ее к заветной грани, она замирала и отказывалась следовать за ним дальше.
— Ты зажимаешься! — возмущался Никита.
— Да, зажимаюсь, — соглашалась Нина.
Он уложил ее на спину, навис над ней, заглянул в лицо.
— Ну, скажи мне, чего ты боишься?
— Отстань. Это невозможно объяснить. Я уже говорила: боюсь потерять контроль.
— И что будет, если ты потеряешь контроль?
— Не знаю, — устало вздохнула Нина. — До сих пор никогда не теряла.