Глаза Клеопатры
Шрифт:
— Да что вы говорите! — притворно изумилась Зоя Евгеньевна. — Но ведь Бронюс здесь.
— Я работаю, — любезно отозвался Бронюс. — Только на денек и вырвался.
— Мальчики могли бы вам помочь, — не сдавалась Зоя Евгеньевна, бросив взгляд на бессловесных кавалеров, жадно поглощавших шашлык.
— Извините, я не допускаю к управлению яхтой посторонних. Это только для своих, — мстительно добавил Никита.
Он не сводил глаз с Нины. По-прежнему черная, мрачная, она покорно села в дальнем конце стола, рядом с одним из кавалеров. Никита
— Может, сыграете с Таточкой в теннис? Таточка! Ты же так хотела поиграть в теннис!
Услыхав свое имя, Таточка на миг вынырнула из анабиоза.
— Что? А, да. Схлестнемся?
— Извините, — повторил Никита, — у нас с Ниной другие планы. Мы собираемся на несколько дней в Вильнюс. Может, в Тракай съездим.
— В Тракай! — простонала Зоя Евгеньевна и мученически завела глаза к небу. — Таточке так хочется в Тракай!
Никита не сомневался: скажи он Таточке, что замок Тракай находится в Монголии, она поверит. Глядя на нее, он вспоминал о небелковых формах жизни, описанных братьями Стругацкими.
— Вы сами можете доставить ей это удовольствие, Зоя Евгеньевна. Вон какой у вас мощный зверь за воротами. Разве можно сравнить с моей «Трибекой»?
Зоя Евгеньевна резко сменила тему:
— Что это за манера — есть с картонных тарелок! — Она напрямую повернулась к Нине: — Принесите мне, милочка, нормальную тарелку и вилку!
Нина молча встала и ушла в дом.
— Зоенька, — возмутилась даже Ада Марковна, — ты не в ресторане. Нина здесь такая же гостья, как и ты.
— А что такого? — нарочито удивилась Зоя Евгеньевна. — Она здесь младше всех.
— Ваша дочь младше ее лет на десять, — напомнила Ирина Викторовна, жена дипломата.
— Ну и что? Таточка здесь не хозяйка. Она же не знает, что где лежит.
— Меня больше интересует другой вопрос, — вмешался Никита. Он был в таком бешенстве, что даже не сразу смог заговорить, но заговорил внешне спокойно: — Почему вы так упорно называете Нину милочкой? Я же сказал вам, как ее зовут.
— Ах, боже мой, ну подумаешь! У меня плохая память на имена.
— Вот и прекрасно, — зловеще улыбнулся Никита. — Забудьте мое.
Наступила мертвая тишина, и тут Нина вышла из дома с тарелкой и вилкой в руках.
Это была настоящая немая сцена, как у Гоголя. Зое Евгеньевне понадобилось несколько секунд, чтобы овладеть собой.
— Ну что ж… — процедила она и вдруг гаркнула: — Таточка! Мы уходим.
Она поднялась из-за стола. Красивое бессмысленное лицо повернулось к матери. На безмятежно-гладком лбу обозначилась морщинка недоумения.
— А чего?
— Нам здесь больше не рады, — отчеканила Зоя Евгеньевна.
«И никогда не были рады», — мысленно добавил Никита.
Процессия, замыкаемая покорными кавалерами, двинулась к калитке. Один из них все-таки прихватил картонную тарелочку и на ходу доедал с нее шашлык. Это было так смешно, что все сидящие за столом хоть и немного нервно, но все же рассмеялись. Все, кроме Нины. Она так и осталась стоять с тарелкой и вилкой в руке.
К ней подошла Ада Марковна и обхватила ее предплечье сухими сморщенными лапками.
— Ниночка, я вас умоляю, простите меня, дуру старую, это я во всем виновата. Но я же не знала! Я думала…
— Ада Марковна, о чем вы говорите! — Нина поставила пустую тарелку на край стола, обняла старушку и усадила ее на место. — Все, инцидент исперчен! Любовная лодка разбилась о быт. Я только сбегаю шаль накину. Без меня ничего интересного не рассказывайте.
Пока она, преследуемая Кузей, торопливым шагом шла к коттеджу Павла Понизовского, Никита попросил Кузнецова принести гитару. Дипломат любил и умел петь.
Нина вернулась, набросив на плечи палантин, расписанный абстрактным экзотическим узором такой красоты, что женщины дружно застонали. На вопрос: «Откуда?» — Нина ответила, что палантин расписала сама. Охам и ахам не было конца.
— Это батик?
— Да.
— Это же безумно сложная техника!
— Нас этому в институте учили.
— Я готова поклясться, что видела такой в Париже! — простонала Ирина Викторовна.
— Вполне возможно. Я один похожий продала русской эмигрантке.
— А мне сделаете такой?
— А мне?
— А мне?
— Я лучше придумаю что-нибудь новенькое. А то придется нам созваниваться, чтобы не встретиться в одинаковых палантинах.
Вернулся из своего коттеджа дипломат с гитарой.
Репертуар у него был вполне бардовский. Нина с изумлением слушала, как он рыдающим баритоном исполняет песню Городницкого «От злой тоски не матерись». Странно звучали в устах дипломата, наверняка связанного со спецслужбой, слова о Магадане, о зэках, о побеге и безумии.
Потом он спел еще несколько песен, на самый конец приберег «Жену французского посла». После шашлыков все выпили кофе, все вместе побросали одноразовую посуду в большой и прочный мусорный мешок и стали расходиться.
Обняв Нину за плечи, Никита повел ее к коттеджу Павла. На пороге она попыталась его остановить:
— Прости, я устала.
— Знаю, но я просто не доживу до завтра, если не скажешь, в чем дело. — Он крепко обнял ее и жарко зашептал на ухо: — Мы ничего не будем делать, просто полежим, и ты мне расскажешь, что у вас с ней было.
Они разделись, легли на широкую кровать и обнялись. Никита зажег лампу с регулируемым светом — свой подарок Павлу — и прикрутил яркость. Ему было трудно: хотелось прижимать ее к себе и в то же время видеть ее лицо. Пришлось чуть-чуть отодвинуться и лечь на бок. Но его рука лежала у нее под головой, а другой рукой он крепко сжал ее пальцы.