Шрифт:
ГЛАЗА НЕУБИТОГО МЕДВЕДЯ
Я шел к Хасу. Гора у нас такая есть, с укороченным человеческим именем, - Хасан. Шел затертыми дождями тропами или, по старой памяти, прямиком, среди притихших лесов и скал, над речками с улыбчивыми форелевыми заводенками.
Под ногами бронзовой фольгой гремела листва. Разгребу ее прикладом ружья, а под ней -
Да, каштаны были первой пищей жителя наших гор. Их пекли и варили, как картофель, хозяйки готовили из них суп-пюре, приправленный отжатым из ядер грецкого ореха маслом. Сухие, очищенные от кожуры каштаны размалывали и, прибавляя в эту муку кукурузной, пекли лепешки, а то и хлебы. И не было беды в том, что хлеб припахивал жженой костью и прилипал к деснам.
Вспомнилось, как я больной ел приторно-сладкий суп, а мать глядела на меня, как на обреченного, и говорила:
– Вижу, сынок, не ты его ешь, а он тебя.
И я успокаивал не столько ее, сколько себя:
– От этого еще никто не умер. Без него хуже…
Однако я готов поклониться хлебу лесному, как дорогому мне памятнику. За себя и за всех, кого в трудные годы он поддержал на земле. Да и сейчас, пожалуй, с ним не терпят нужды ни птица, ни зверь, ни путник, который пренебрег простой мудростью: идешь на день - возьми харчей на неделю…
Я шел и раздумывал. Почему не подождал меня охотник Лях? Передал через жену: «Пусть идет к Хасу» - и ушел раньше условленного времени. Непонятный поступок. Мало я знаком с Ляхом. Диковат он и, кажется, самолюбив.
А вот и Хас. Салам, дорогой Хасан! Много лет не виделись. Ты все такой же-оторочен скалами, иссечен промоинами и на верхушке твоей, как в нашу последнюю встречу, горят нежаркие лучи солнца, точно они и не гасли. А я начал сдавать. Годы нас, людей, не красят…
И вдруг:
– Э-геей!.. Подворачивай сюда-а!
Это Лях увидел меня. Долговязый, в кургутке, он стоит под горой и машет мне треухом.
Охотник, оказывается, пришел не один. Смуглый худощавый паренек с едва проклюнувшимися усиками, сидя на листве, ощупывает меня светлыми глазами.
Где я видел парня?.. Ах да! Киномеханик Уткин. Он как-то показывал у нас фильм, и мы немного познакомились. Тоже, стало быть, напросился в напарники к известному зверобою. Что же, большой котел веселее кипит.
Митя встает, степенно пожимает мою руку, а Лях часто моргает когда-то голубыми, а теперь точно вылинявшими глазами, подергивает щекой, испорченной медвежьими когтями, и бубнит:
– Прости, что не подождал тебя. Думал, ты пошутил насчет охоты. А тут еще Митрак явился. Ну и, того…
– Не стоит об этом,- прервал я его.- И сам добрался, не гость в горах.
– Лучше, дядя Вася, про медведя заканчивайте,- сказал Уткин.
Моим перваком интересуется. Ясное дело - новичку занятно,- оживился Лях, садясь между мной и Митей на бревно.- Ну вот… Иду я, значит, на рассвете
– А в глаза живому медведю когда-нибудь смотрели?
– вдруг спросил в упор Митя.
– Что?.. В глаза, говоришь?
– Да, в глаза!
Охотник вскинул удивленно желтую шерстку бровей и засмеялся надломленным фальцетом.
– Забавный ты, Митрак! В глаза смотреть медведю. Девка он, что ли?
– А вы бы посмотрели все-таки, какие они? Может, поняли бы, что пулять не всегда полезно.
Спокойное упорство парня кольнуло Ляха. Он вскочил и заговорил резко:
– Иди-ка ты со своими глазами куда подальше! Хвоста медвежьего не видел, а туда же, с подковырками. Мне они, глаза эти, что волку бюллетень! Понял ты это?
– Ничего не понял, - холодно отрезал Митя.
Правая ладонь Ляха сжалась в кулак. Шрам на лице побагровел. На виске проступили паутины жилок. Искра мала, говорят, да пожар родит. Он готов был ударить парня. Но пересилил себя. Отошел к родничку, что с клекотом выбивался из расселины в скале. Напился и начал пригоршнями плескать воду в лицо.
Повидал я гордецов, а такой - редкость. Из-за чего завелся - глаза медведя! Шутя Дмитрий поджег его или с целью? Кажется, неспроста.
– А вы как встретились с первым?
– обратился Митя ко мне.
– Неожиданно и просто,- говорю я и рассказал, как мы с медведем под одним деревом, скрытые туманом, собирали орехи, как сошлись с ним чуть не нос к носу, и оба - я, мальчишка, и он, лесной силач, напуганные встречей, удирали в разные стороны.
– А в глаза ему не посмотрели?- стоял своем Митя.
– Нет, - говорю, - не до глаз было.
Подошел поостывший, но еще хмурый Лях. Буркнул:
– Пора… Лясы - делу не подмога.
Выгревные склоны озарял оранжевый свет у ручья, куда мы шли вслед за Ляхом, уже густела вечерняя тень.
Берега скалистые, и мы прыгали с камня на камень у самой воды.
Вот по обе стороны - распадок, словно рассеченные могучим ударом, открывали проход через ручей. Много следов, особенно медвежьих. Этими воротами звери проходят на пастбище и, возвращаясь на дневку, пользуются попутным водопоем.
– Кто будет на переходе?- спросил, изучая следы, охотник.
– Я останусь,- отозвался Митя.
– Садись, пожалуй… Да в глаза не засматривай, не невесту пришел выбирать.
Идем уже вдвоем вверх по сыпучему откосу. Плитнячок похрустывает: труфф, труфф… Неожиданно вышли на след медведя. Хорошо, что листвы нет. По каменному крошеву можно подойти почти бесшумно.