Глаза погребенных
Шрифт:
Священник поблагодарил его — упрашивая, умоляя взглядом, чтобы тот ушел.
— Я боюсь вас скомпрометировать… — сказал падре ему наконец, дипломатично давая понять, что незнакомцу лучше вернуться на свое место.
— А почему сейчас? Как только появится Моргуша…
— Что, так его называют?
— Да, это самый неприятный тип из всей секретной полиции. Кто знает, зачем выбрали его? Быть может, не столько для того, чтобы сопровождать вас до границы, сколько для того, чтобы спровадить вас куда-нибудь еще. Однако я должен вас успокоить — ни вы, ни я не можем скомпрометировать друг друга, я просто пассажир, которому захотелось поговорить с падре. Ведь никому не известно, что этот скот — полицейский, а
Тревога все больше и больше охватывала падре Феррусихфридо, теперь он не только боялся Моргуши, но и начал волноваться еще по поводу того, что услышал от Рамилы.
— Успокойтесь, падре, вы не одиноки! Будьте уверены, здесь вы под надежной защитой, и я тоже вооружен. Если этот мерзавец попытается что-нибудь сделать, мы тут же его прикончим. Самое главное — не скомпрометировать вас. Сейчас, когда он опоражнивает свой желудок, конечно, отменно подходящий момент, чтобы вытащить его в тамбур и, как будто желая помочь ему, сбросить с поезда. Пусть себе отправляется прямой дорогой в ад, там его давно уж поджидают…
Священник никак не мог успокоиться — он даже не слышал, о чем ему говорят. Рамила понял это.
— Успокойтесь, падре! Успокойтесь, я ухожу на свое место! Но прежде мне хочется сообщить вам, если вы пожелаете известить каких-то лиц — родственников, друзей, курию или мексиканское консульство… вы скажите мне, я все сделаю…
— Известить кого-нибудь… — повторил священник, вспомнив просьбу капитана Каркамо, однако мысли его испарились… (да, да, предупредить Росу Гавидиа, или Малену Табай, в Серропоме) испарились, как только он услышал стук двери туалета. Падре бросил взгляд на полицейского. Моргуша, держась за опустевший живот, еще не мог найти себе места — мутные глаза слезились, волосы повисли патлами; его пиджак, и брюки и даже туфли вымазаны — тщетно пытался он вытереть их носовым платком, который тоже был испачкан, так же как и галстук, и обшлага, и лацканы пиджака.
Феху хотел почитать молитвы, однако кожаный переплет «Божественных служб» и тонкие странички отсырели и слиплись — он вынужден был отложить книгу, но про себя он молился. Молился всем сердцем, обращаясь ко всем святым, прося о ниспослании благодати, пусть хоть кто-нибудь из них оторвется на мгновение от своих небесных дел, пожертвует блаженством райским и… пощекочет перышком в глотке субъекта, сидевшего рядом, чтобы тот опять поднялся и удалился…
И в самом деле, видно, кто-то из святых целителей, оторвав свое перо от священных писаний, пощекотал им в глотке Моргуши. Раз, другой, третий — тяжело отрыгнув, покрутив головой и как-то по-животному всхлипнув, Моргуша стремительно поднялся и, покачиваясь, будто пьяный, вдребезги пьяный, снова скрылся в туалете.
На этот раз священник — еле заметным жестом — подозвал к себе Рамилу. У падре Феху буквально во рту пересохло при воспоминании о просьбе капитана Каркамо. Предупредить Росу Гавидиа, или Малену Табай, в Серропоме, что в парикмахерской «Равноденствие» найдены документы, чрезвычайно компрометирующие ее…
Вспомнил он «Равноденствие» и крепко сжал в руках «Божественные службы», засунул книгу в карман сутаны. Возник в памяти и дон Йемо, который перед кончиной так осчастливил его — пожертвовал для церкви изображение Гуадалупской девы, Куаутемосины…
— Да, мне все-таки удалось возвести ее на алтарь!
— Я думаю, что ее оттуда убрали, как только вы уехали.
Со всем уже примирился падре, но эта весть была худшей из всех — он то широко раскрывал глаза, то зажмуривал их, боясь поверить…
— Скажите… говорите…
— И если ее еще оттуда не убрали, то уберут, потому что «Тропикаль платанера» распорядилась водрузить в церкви изображение святого Патрика… [130]
— Святого Патрика?
130
130.
— Да, он, как говорят, покровитель Нью-Йорка, и поскольку они разыгрывают из себя гватемальских патри…отов, то своего Патрика втаскивают на алтарь…
Рассмеялся Лоро Рамила, чуть не задохнулся своим смехом попугая лоро, который никогда не смеется сам, а только подражает смеху других, однако тут же пришлось Рамиле подавить приступ смеха, когда он увидел, насколько сражен этим известием падре Феху. Священник заговорил о том, как стали ныне злоупотреблять именем святого Патрика, которого в свое время уже использовали в качестве покровителя пиратов, хотя ничего общего он не имел ни с англичанами, ни тем более с американцами, и, наоборот, он всегда был настроен против тех и других, будучи апостолом Ирландии. Священник говорил и часто моргал, пытаясь сдержать слезы, как вдруг у него возникла мысль, что, мигая, он невольно подражает Моргуше. Рамила навострил ухо, пытаясь определить, что же произошло с Моргушей в туалете, — оттуда уже не доносилось никаких звуков. Полное молчание… Он поднялся. Пожалуй, лучше посмотреть. Взглянул и вернулся.
— Беспокоиться нечего, падресито, мы можем спокойно беседовать. Этот мерзавец уже ничего не чувствует, не видит и не слышит… Я пощупал его — такими холодными бывают только покойники.
— Быть может, надо помочь ему… может, он пожелает исповедаться…
— Ах нет, падре! Такой негодяй, да что вы! Нет! Уж не хотите ли вы открыть врата небесные перед преступником?
— Но разве вы не понимаете, что это мой долг… кроме того, могут осудить меня…
— Пусть его осуждают силы небесные!
— Не следует так говорить! Это же вечный огонь! Вечная жизнь в аду!
— Мало! Очень мало за все его кровавые злодеяния! Эх, пусть лучше мои глаза увидят, что он умер без отпущения грехов! Вы отсюда не двинетесь! Ах, как бы хотел я быть уверенным, что он отправится в ад!
— Кощунство!
— Кощунство?.. Если бы я был уверен, что ад существует… меня одолевают проклятые сомнения, они не позволяют мне насладиться… Насладиться местью!.. Только бы этой кровавой бестии не удалось уйти от возмездия! Ведь это он расстреливал в порту забастовщиков, попавших в кольцо, — с одной стороны винтовочный огонь, с другой — акулы… А я видел, видел этих людей перед лицом смерти, наших товарищей, одетых в лохмотья, я видел, как они отступали на самый край мола, раненые, изувеченные, обливавшиеся кровью; я видел, как они падали в море, и вода становилась красной… А потом — акулы… и мертвая тишина… Эх, если этот бандит и останется жив, так только из-за вас. Если бы не вы, я давно бы пристрелил его. Не повезло мне! Впервые он попался мне на мушку… и вот я ничего не могу сделать из-за вас — иначе, конечно, осложнится ваше положение. Но уж чего я никак не смогу допустить — чтобы вы молились за него… да еще рукой помахали…
— Раз вы считаете, что я просто «машу рукой», так почему же вы не позволяете мне пойти? — спросил священник.
Ответ Рамилы был незамедлительным и неожиданным:
— Все из-за того же, из-за сомнений!.. Из-за сомнений! А вдруг окажется, что вы правы, и это его спасет!..
Дверь туалета распахнулась. Дальнейшие дискуссии были бесполезны. На пороге появился Моргуша, но тут же захлопнул дверь, — он настолько обессилел от безудержной рвоты, что не успел в нужный момент снять брюки: черепахой галапаго повис на его заду пластырь, начавший расползаться по бедрам, по икрам.