Глаза погребенных
Шрифт:
Сеньор Непо любил накрошить в кофе кусочки хлеба и потом вытаскивать их из чашки пальцами — и пальцы и усы напоследок блаженно обсасывал.
— Так ведь вкуснее… — приговаривал дон Непо. — Правда ведь, Дамиансито? А не то что у нас, в «Гранаде», где все, даже поварята, едят вилкой. Чудаки, не понимают, какого удовольствия они себя лишают… Только когда ешь руками, по-настоящему ощущаешь вкус пищи!
Пока дон Непо завтракал — пусть даже это были две-три лепешки, вкусные или невкусные, что попадалось под руку, — он размышлял, не следует ли ему еще раз поблагодарить бога за утренний кофе с лепешкой — и при этом без домашнего врага, то есть без женщины. Полный покой, никаких баталий с женой, а ведь битва с женой — худшее из сражений. В его доме, с тех пор как скончались жена и дочь, мать Дамиансито, ни одна
— Собаки виляют хвостами от удовольствия, а мы, христиане, болтаем языком, да разве не похож иной язык на хвост дворняги?..
— А педаль все еще шалит? — прервал его внук.
— Ты кстати напомнил мне. Она так расшаталась, что лучше ее сменить.
— Мне нужно тут, неподалеку, перевезти известь — двенадцать арроб. [12] Как только вернусь, схожу в мастерскую.
— Если я буду спать, не забудь — правая педаль…
— Пусть проверят обе, а то дорога опасная: грузовик за грузовиком, и день и ночь. Податься некуда… А теперь ложись отдыхать. — И Дамиансито почтительно поклонился деду.
12
12. Арроба — мера веса, равная 11,5 кг.
— Пожалуй, пойду сосну с божьей помощью.
— Разделся бы сначала. Сними одежду и обувь — иначе не отдохнешь. Одетыми спят только мертвецы да мертвецки пьяные…
На следующий день, возвращаясь с работы, дон Непо все проверял педали — они стали будто новые, спасибо Дамиансито. Он бросал руль и тормоза, велосипед набирал скорость — дон Непо как раз спускался по Центральному рынку и временами слегка притормаживал, очень довольный тем, что ему подчиняется эта таинственная шестерня передачи: она зубьями замедляла ход машины, словно хватала скорость зубами. Увлекшись, он слишком резко затормозил и, не удержавшись на сиденье, больно ударился грудью о руль.
Рассвет все не наступал. Возникало странное, тоскливое ощущение, будто ночи нет конца. Звезды не бледнели, а, казалось, сверкали еще ярче, небо становилось все выше и выше. Электрический свет словно не разгонял, а сгущал мрак.
Дон Непо проезжал через рынок, прокладывая себе путь меж торговцев, обгоняя осликов и мулов с кладью, медленно вышагивавших или спешивших рысцой. Подметальщики улиц поднимали облака пыли, которые сливались с облаками предутреннего тумана. И эту серую пелену прорывали грузовики с надписями «US Army» [13] . Каждый из них таил в себе смертельную опасность — катящаяся гора с грозно сверкающими, словно янтарные шаровые молнии, фарами чуть не столкнулась с крошечным велосипедиком, вооруженным всего-навсего тормозящей педалью и рулем; велосипед будто играл в кошки-мышки с опасными гигантами. Однако главной опасностью была судорога: мускулы голени внезапно стягивала такая резкая боль, что хоть бросай велосипед и соскакивай на ходу, а если не успел спрыгнуть на землю, падай навзничь. Уверенным дон Непо чувствовал себя лишь тогда, когда, возвращаясь домой, он выбирался на дорогу, ведущую к каменоломням, оставляя справа — среди равнин, кущ деревьев и сгрудившихся домишек — бетонную автостраду. По этой автостраде возили строительные материалы на аэродром; она шла параллельно железнодорожной линии, по которой мчались поезда, груженные нефтью и взрывчаткой.
13
13. "Армия Соединенных Штатов» (англ.).
Погода благоприятствовала дону Непо: дул южный ветер, настолько сильный, что он даже подгонял велосипед. Почти весь путь удалось проделать, не прибегая к педалям. А рассвет все не наступал. Невольно закрадывалось опасение — а вдруг ночь так и останется ночью на вечные времена? Кто в самом деле может гарантировать, что день наступит? Не зародится ли этой ночью вечная тьма?.. На автостраде фары огромных армейских грузовиков сметали мрак, и казалось, что под мощными взмахами этой ослепительной метлы вдали, над затихшей землей,
Дон Непо спешил: так хотелось ему скорее добраться до дому, увидеть внука, выпить горячего кофе, прилечь отдохнуть. В течение всего пути, пока чуждые шумы нарушали величественное молчание заросших дубняком или облысевших от эрозии гор, он мечтал о сне. А воздух разрывали ревущий гул моторов на автостраде, протяжные гудки паровозов, звяканье сцепки вагонов, далекие удары, сухой и резкий треск отбойных молотков в Ла-Педрере и бесконечный грохот камня, сыплющегося из вагонеток подвесной дороги в огромные воронкообразные пасти камнедробилок.
Ущелье, над которым кружились бабочки, становилось все глубже. На мосту, выстроенном еще в эпоху испанской колонизации, — императорском мосту, если судить по высеченному на камне гербу, — дорога резко сворачивала в сторону. Разбуженное воинственным шумом, неумолчным завыванием автомашин на гусеничном ходу и появлением людей-призраков в комбинезонах, перчатках и очках, ущелье пробуждалось от векового сна. На серебристых столбах с зелеными глазами гусениц — ибо ни на что иное не походили стеклянные изоляторы, на которых висели провода, — люди натягивали кабель высокого напряжения.
Как только дон Непо миновал мост, наперерез ему откуда-то выскочила собака и с заливистым лаем помчалась рядом с велосипедом, готовая вцепиться в переднее колесо. Дон Непо даже не взглянул на нее. «Пусть себе лает, — подумал он, — она выполняет свой долг». Однако тут же ему пришлось притормозить, чтобы проскочить между каменной стеной и громыхающей повозкой, которую тащила невзрачная лошаденка. Нет, это было не случайно: на него явно хотел наехать этот испанец, который всю свою жизнь чуть не рабом был в богатой родовитой семье, а теперь, на старости лет, словно став вольноотпущенником, обзавелся собственным ранчо. Звали его Сиксто Паскуальи-Эстрибо, и эту вторую его фамилию все воспринимали как меткое прозвище, очень подходившее к нему, ибо любил старик совать нос в чужие дела, или, как здесь говаривали, совать ногу в любое стремя [14] .
14
14. Игра слов: estribo (исп.) — стремя.
Мало того что этот Сиксто Паскуаль-и-Эстрибо чуть не наехал на него, он даже не счел нужным ответить на приветствие. С одной стороны, конечно, это к лучшему. Обычно испанец останавливался, заводил длиннющий разговор. Он высыпал щепотку табаку на листок рисовой бумаги, затем неторопливо сворачивал самокрутку, облизывал краешек бумаги языком, зажимал сигарету тонкими синеватыми губами и разжигал ее кремневым огнивом. Не обращая внимания на зевки дона Непотщетные взывания, нет, завывания сна и усталости, — испанец затягивался самокруткой и говорил, говорил без конца. Потягивая самокрутку и сплевывая, он благоговейно перечислял звучные титулы своих сеньоров-хозяев и делился какими-то своими стародавними обидами.
Сеньор Непо и сам был не прочь потолковать и поспорить, но только не сейчас, после утомительной ночи, когда едва хватало сил добраться до постели. Однако — сказывалось хорошее воспитание — он слезал с велосипеда и, отчаянно зевая, выслушивал очередные излияния. А спорил он с испанцем обычно по воскресеньям или по праздникам в кабачке Консунсино, вдовы Маркоса Консунсино, куда после мессы соседи заходили выпить пивка и закусить жареным пирожком. Они встречались здесь обычно по воскресеньям и праздничным дням, около одиннадцати утра, — испанец, который непрестанно разглаживал рукой свою морщинистую кожу, все растирал и растирал складки на лице и шее, и Непомусено, который рукой старался разгладить складки на костюме, слежавшемся в сундуке. Весь день до позднего вечера испанец разглаживал свои морщины — это доставляло ему несказанное наслаждение. На неделе у него, должно быть, не хватало времени. В будние дни они служили ему верную службу. Эти суровые, глубокие морщины внушали уважение не только пеонам, но и хозяевам.