Глаза весны
Шрифт:
По лестнице в закройный зал Бейджхауса Дженнифер поднималась степенно.
Постояла перед дверью, робко вошла внутрь. Никого не было – перерыв на ланч.
Дженнифер походила от стола к столу, потом подошла к трем манекенам с зелеными бархатными моделями. На одной был прозрачный голубой пояс, весь усеянный пузатыми маленькими каплями. На другой отделка шла по вырезу и капли были покрупнее. А на последней – коротком облегающем платье – сверху была как бы наброшена шаль из длинных прозрачных капель.
Смотрелось очень интересно.
– Ничего, что я использовал ваши «весенние слезы»? – раздалось у нее за спиной.
– Мои? – удивилась Дженнифер и повернулась лицом к Лейну.
Он улыбнулся.
– Я имел в виду витрину. Помните большой глаз? Тетя Элен так горячо рассказывала мне про Весну, распахивающую глаза, что…
– Что «что»? – спросила Дженнифер, начиная раздражаться.
Этого Лейну было совершенно не нужно.
– Ладно, давайте покончим с этим. Вам нравится?
– Эти две – да. Мои слезы здесь использованы удачно. А вот та выглядит неестественно. – Она задумалась. – Знаете, вот если бы… Помните, одно время вы делали узкие юбки в виде лепестка, с острым треугольничком впереди? Вот так, наверное, будет лучше. Вроде бы зеленый лист под дождем…
– Откуда вы знаете про юбки лепестком? – спросил он, сверля ее взглядом. – Я действительно разработал несколько вариантов, но в конечном счете мне разрешили использовать всего две. Но вам-то откуда про это известно?
Дженнифер растерялась, однако модель уже захватила ее воображение, и ей не хотелось отвлекаться, поэтому она честно сказала:
– Я давно подсматривала за вами в окно подсобки. Ну, вы же меня видели – я часто там возилась. – Она подошла к манекену. – Можно, я это все сниму? У меня руки чешутся.
Дайте булавки, я попробую сделать так, чтобы как можно меньше пришлось переделывать.
Лейн, улыбаясь, протянул ей прикрепленную на ремешке подушечку, утыканную булавками.
– Вам помочь?
– Лучше не мешайте.
Она принялась за работу. Лейн с интересом наблюдал, как девушка, увлекаясь, постепенно перевоплощается. Дженнифер почувствовала на себе его взгляд и остановилась.
– Перестаньте на меня так смотреть. Я отвлекаюсь, – сказала она сердито. Под его взглядом у нее начинало сильнее биться сердце.
Лейн улыбнулся и отвел глаза.
– Вы до неузнаваемости меняетесь во время работы. Это потрясающе. Я засмотрелся.
Дженнифер сильно смутилась и покраснела. Лейн говорил так мягко, так тепло… Ей снова становилось легко с ним.
– Мне кажется, так лучше. Главное, я ничего пока не отрезала и не испортила, так что модели можно вернуть первоначальный вид.
Лейн задумчиво рассматривал заигравший по-новому силуэт.
– Откуда у вас такое чувство вкуса? Вы словно с рождения точно знаете, что хорошо, что плохо, что естественно, а что фальшиво.
– Да нет, я была обычным ребенком. А это все… от отца. Папа хорошо разбирался в живописи и прикладном
– Видимо, ваш папа любил пейзажи?
– Вы проницательны. Очень любил и хорошо в них разбирался. Но больше, как ни странно, он любил натюрморты. Причем удивительно чувствовал любую фальшь. Папа всегда таскал меня с собой. Иногда мне казалось, что, посадив меня где-нибудь в мягкое кресло, он просто забывал про меня, начиная спорить, что-то доказывать… Потом вдруг тащит за руку: «Ты только посмотри, Дженни, какой сердитый кувшин – это самое удачное… Как тревожно упала портьера»… Он говорил, что как только в неодушевленных предметах оживает какое-то человеческое чувство, черта характера – это уже становится подлинным и приобретает ценность. С ним часто не соглашались, называли чудаком, смеялись, да, иногда даже смеялись над его наблюдениями… Но его интуиция почти всегда безошибочно работала и приносила деньги… – она вздохнула, – что больше всего и ценят многие люди, которые с важным видом рассуждают об искусстве…
– Вы рисуете? – с интересом спросил Лейн.
Она замотала головой.
– Нет, скорее перевожу краски… Я могла целый день возиться с каким-нибудь одним цветом… Мама ворчала, а папа серьезно всегда со мной разговаривал. Больше всего я любила с ним гулять вечером. Идем, молчим. Часа два, представляете, ходим и молчим.
Потом домой приходим, голодные, ужинаем – и спать. Утром папа отправлялся по делам, если ничего интересного, он меня не брал, и я оставалась дома. Ну, это когда была маленькая, да и когда уже в школе училась… Короче, придет вечером – и сразу ко мне в комнату. «Ну, что ты увидела вчера?» И со мной тоже спорил и ругался…
– Вы боялись его?
Дженнифер задумалась.
– Сначала, пожалуй, да. Потом уже даже и не задумывалась об этом. Он как-то умел очень просто и интересно высказать свое мнение и объяснял мне то, чего, как ему казалось, мне не хватало. Однажды мы долго гуляли перед Рождеством, вспоминали сказку Андерсена. Утром я проснулась и вдруг четко поняла, что знаю, какая она, Снежная королева. – Дженнифер прыснула. – Никогда не забуду! Я разрезала пододеяльник и простыню – мама в это время была занята – и сшила костюм Снежной королевы.
– Досталось сильно?
– От мамы – да. Но папа долго потом меня расспрашивал, почему так сделано, а не по-другому, о чем я думала, с чем сравнивала. Он приучил меня к тому, что ни одна идея не возникает на пустом месте. Если ты не знаешь, с чем это связано или на что похоже – у тебя ничего не получится… Боже, зачем я вам все это рассказываю? Это же совершенно не интересно.
– Напротив, я начинаю понимать, откуда у вас тонкий вкус, – сказал Лейн, закуривая. – Вы очень много успели взять от отца.