Глиф
Шрифт:
Он меня бросил…
Ромчик откинул волосы со лба и сказал:
— Он меня бросил…
— Кто? — не поняла Ника.
— Отец.
— Где он?
— Не знаю… Был здесь. С какой-то старухой. И таким длинным свертком…
— Карта, — сказала Ника. — Карта у него. Пошли, — она схватила Ромку за руку и куда-то потащила. — Я знаю, куда он пошел!
— Подожди! А как же Клеврет!
— Клеврет должен быть с ним! Быстрее, мы можем опоздать! И тогда уже ничего нельзя будет исправить!
— А старуха?
— К черту старуху!..
24
С
И они ничего не могли взять. Как в том фильме про призраков: Марина хватала Радомского за ноги, но чужие, старческие ладони смыкались вокруг пустоты. Как будто Радомский был бесплотен.
Или Марина.
Но асфальт-то она могла потрогать! Промахнувшись в тщетной попытке схватить Радомского, Марина рухнула на четвереньки, в очередной раз рассадив кожу на коленях и ощутив ладонями вибрацию шершавого асфальта.
Нет, не вибрацию. Не ту дрожь, что она почувствовала (тысячу лет назад) перед визитом в дом Анжелы, когда земля дрожала в такт реву мотоциклетных моторов — и Марина, пережив прямое попадание пули, впервые осознала, что заколдована.
Сейчас асфальт скорее пульсировал, вздрагивая через неравные промежутки времени. Как будто дикий зверь бьется о стенки клетки, рыча от ненависти. Дьявол рвался в мир, и частота его ударов о преграду странным образом совпадала с биением пульса Марины.
Да-да: каждый подземный толчок секунда в секунду приходился на удар сердца Марины!
И когда она это поняла (и приняла как данность, перестав сопротивляться), на Марину снизошло чувство удивительного покоя и единения со Вселенной. Марина поймала ритм. Она настроилась на нужную волну. И Вселенная открылась перед ней.
Не нужно было никаких мест Силы; никаких амулетов; камней; ключей; глифов; прочей атрибутики.
Марина стала единым целым с Игрой.
Игра открылась перед Мариной со всей своей сложной механикой, с потайными рычажками, вспомогательными ходами, хитрыми иллюзиями.
Все это было — лишь декорация. Бутафория.
Теперь Марина увидела суть.
Город Житомир предстал перед ней, похожий на мираж. Все вокруг выглядело зыбким, нестабильным, подрагивающим. Как если смотреть сквозь горячее марево над костром. Дома гротескно искривлялись, перетекая с места на место, исчезали и появлялись, отращивали балконы и дополнительные этажи… Улицы виляли, как горные ручьи, меняя направление, рассыпаясь десятками переулков, сливаясь в широкие проспекты…
Каждый дом был теперь не просто дом; он был — совокупность всех домов, которые могли бы быть построены на его месте; он был — вероятностная аномалия; он был и дом, и руина, и пустырь одновременно.
Весь город завис в квантовой неопределенности.
Из прорывов в ткани реальности били вулканы огня, гейзеры пара, селевые потоки и ураганы.
И сотни тысяч людей шагали сквозь этот хаос, неся зажженные факелы — тоже, если вдуматься, всего лишь символ истинного огня, который горел в их душах. Люди, сами того не понимая (стадо баранов, подумала Марина презрительно) творили историю заново; совокупность их бессмысленных усилий превратилась в энергию совершенно иного порядка.
В чистую Силу.
Оставалось только понять, кто и куда направляет эту Силу.
Впрочем, «куда?» — это было просто. Видно невооруженным глазом.
Среди всего колышущегося хаоса был всего один незыблемый ориентир.
Водонапорная башня. Черный монолит в шатком мире иллюзий.
Именно туда и направился Радомский, волоча за собой вырывающегося Клеврета.
Ответив тем самым на вопрос «кто?»
Марина не помнила, как дошла до башни. И шла ли вообще. Она просто подумала о ней — и сразу очутилась перед массивными деревянными дверями, над которыми висела унылая дощечка «Пункт приема платежей за водоснабжение чего-то-там».
Да, подумала Марина. Время платить по счетам.
Двери были заперты, но для нее — ставшей частью Игры — это не имело ровным счетом никакого значения…
25
— Закрыто, — сказал Ромчик, подергав тяжелое металлическое кольцо, служившее дверной ручкой.
Нике захотелось выругаться. Вот так всегда: идешь спасать мир, а натыкаешься на запертую дверь, и не знаешь, что делать дальше. Банально, тривиально и пошло. Но взламывать замки фотожурналистов не учат.
Радомский, по всей видимости, вернулся в башню через ресторан «Сковородка» (там, по идее, должен был быть проход). Но теперь ресторан был заперт изнутри, на витрины опустили железные ролеты, и возможности прорваться внутрь Ника не видела.
Она запрокинула голову и посмотрела на башню. Первые три этажа — темные ряды окон. Последний, четвертый — пляшет огонь, именно живой огонь, не электрический свет, отбрасывая метущиеся тени сквозь грязные стекла.
А над башней — тугая спираль фиолетовых облаков на фоне чернильного неба.
Центр мира. Пуп земли. Или, точнее, пуповина, которую Радомский и Белкин вот-вот обрежут навсегда…
Черт, как же туда войти?!
— Слышишь? — вдруг шепнул Рома.
Ника отвлеклась на секунду от планов проникновения в башню и прислушалась.
— Что? — спросила она.
— Гул…
Точно, гул. Тихий фоновый гул, почти не заметный среди грохота и рева сокрушающих Житомир катаклизмов. Гул, похожий на морской прибой. Нет, стоп, поправка: так гудит стадион перед началом игры — еще не вопли и скандирование болельщиков, но множество приглушенных разговоров, слившихся воедино.