Глина Господа Бога
Шрифт:
– Наша глина лучше, – указал я на очевидное, нежась под ласковыми лучами солнышка, поднявшегося уже высоко и начинавшего припекать.
Мой родственник посмотрел на меня со снисходительным сожалением, как на несмышленыша. Он был умнее, и я это признавал. В те давние годы, когда я, по его словам, имел еще не мозг, а какой-то неудобопонятный ганглий, ему уже повезло стать большим головоногим моллюском с навороченным мозгом последней модели. Он просто раньше меня начал мыслить, вот и все. Если не врет, конечно.
– Ты не понял, – сказал мой родственник. – Необходимы оба пути, обе глины. Не будь второй, где бы мы брали пищу?.. Кстати, вон там, по-моему, очень подходящий растительнояд...
И мы побежали.
Царь навеки – вот как я назвал себя, когда уже стал человеком и насмотрелся на разных царей (а некоторыми был и сам, что греха таить). Цари навеки – таковы были и мои родственники. Глина высшего сорта. Вершина пищевой пирамиды всегда и везде. Существа, уязвимые разве что для слепой стихии, но не для зубов эфемеров, напади они хоть целой стаей. И притом, что любопытно, зачастую копирующие внешний облик тех же эфемеров!
Точнее, они копировали нас Взять хотя бы тех же диметродонов или, скажем, зверозубых горгонопсов... Все-таки цель у нас и эфемеров была общая, вот только достигали мы ее разными путями. Почти всегда мы успевали раньше, ну и, естественно, пировали на отходах эволюции второсортной глины. При прочих равных мы зачастую были сильнее эфемеров одного с нами облика, а умнее – всегда. Если бы мы размножались, как они, то еще в карбоне подъели бы их всех без остатка, а дальше, боюсь, принялись бы друг за друга – тут мой родственник был совершенно прав.
Века полтора назад я хохотал над спорами ламаркистов и дарвинистов – этим чудикам так и не пришло в голову, что правы (в первом приближении) обе стороны! Зачем навязывать природе (или Ему?) примитивные ремесленные навыки – мол, делай то, не смей делать этого?.. Да что понапрасну обижать ремесленников! Любой гончар времен Хеопса, и тот знал, что к глине каждого сорта необходим свой, особый подход.
Кстати о Хеопсе... Все-таки зря я тогда приказал выстроить ту пирамиду. Ненужное баловство, и только. Презрение к эфемерам – еще не повод для сомнительных экспериментов над ними. Хорошо еще, что египтяне исстари были народом терпеливым и законопослушным – не убили не только меня, но и почти никого из моих подражателей, которых развелось несчетно! А ведь никто из них меня так и не переплюнул... Куда им, второсортным!..
О чем это я? Гм, отвлекся... Да, об особом подходе!
Так вот. Взять хотя бы меня. Не спорю, быть клыкастым горгонопсом приятно во всех отношениях, но лишь до тех пор, пока вокруг хватает упитанной и неповоротливой дичи. Чума на этих эфемеров! Не прошло и миллиона лет, как самые ушлые из них видоизменились вслед за нами точно так же. Плагиаторов во все времена было пруд пруди. Понятно, до наших статей им было далеко во всех отношениях – и клыки у них были короче, и бегали они немногим лучше крокодилов, а главное, не блистали интеллектом, – но все же дичи стало так мало, что мы уже не брезговали нападать на невкусных зверозубых плотоядов, да и они на нас тоже пытались – какой глупости с голодухи ни выкинешь! Вот тут-то я безошибочно почувствовал, что долго мне горгонопсом не быть... да и не первый раз почувствовал, кстати. Когда я пребывал в облике стегоцефала, случилась та же история. Ну и предчувствие, как водится, не обмануло...
А кем быть? Каким быть? Господи, да разве это можно узнать заранее! Кто ж меня будет спрашивать! Высшая форма живой материи, наиболее приспособленная к индивидуальному выживанию в данной среде, – и точка.
Кем я был в середине триаса, вам не понять, в палеонтологических музеях таких скелетов нет, да и не может их быть – я-то жив! Разве что кто-то из моих родственников случайно пошел по тому же пути и столь же случайно погиб – но тут, во-первых, его останки надо еще найти, а во-вторых, разбросало нас в ту пору сильно, очень сильно... Кто во что горазд.
Сейчас, когда я стараюсь не пропускать ни одной палеонтологической новинки, касающейся крупных позвоночных, мне совершенно ясно, что одна-две кости, в лучшем случае полскелета, раскопанные однажды и не найденные во втором экземпляре, сколько их ни искали, – почти несомненно останки того или иного моего родственника. Просто им меньше повезло, чем мне. Мы ведь тоже смертны, хотя и не дряхлеем с течением времени.
Нет, нам не были страшны хищники – куда им! Любой из нас мог бы переломать тиранозавру кости одним ударом хвоста. Когда континент разломился и я остался в Евразии, плюнув вслед неспешно удаляющейся Америке, мы с одним моим родственником (не с тем философом – его я не встречал с верхнего триаса) какое-то время прекрасно себя чувствовали в облике десятиметровых рукастых ящеров и очень лихо сворачивали шеи безмозглым тарбозаврам, если те начинали слишком уж нагло приставать. Признаться, они нам порядком надоели, и я был рад, когда эти бегающие пасти исчезли с лица планеты. Туда им и дорога. Глупо растить пасть за счет мозгов.
Совсем недавно моего родственника раскопали палеонтологи – вернее, раскопали то немногое, что от него осталось. Я чуть было не всплакнул. Назвали дейнохейрусом – выдумают же имечко! Теперь эти наивные ищут второй экземпляр и, конечно, не понимают, что никогда его не найдут. Нас было только двое, и второй экземпляр – это я.
Голод был серьезнее хищников, но и он нас не страшил: если не ладилась охота, мы успевали видоизмениться прежде, чем погибали от бескормицы, и добыча вновь чуть ли не сама лезла под клыки. Стихийные бедствия – это уже серьезнее. Трудно за сотню миллионов лет ни разу не попасть под молнию, если ты возвышаешься над окружающей природой подобно колокольне – а попробуй-ка сверни тарбозавру шею, если ты меньше! А как мне приходилось спасаться от лесных пожаров! О камнепадах, селях, прорвавшихся озерах лавы и топких асфальтовых озерах я уже и не говорю. Но сколько их, моих родственников, погибло в мезозое, подавившись куском гадрозавра или диплодока, – это же уму непостижимо!
Да, мы размножались. Что до меня, то я в мезозое почковался трижды – один раз в триасе и два раза нижнем мелу. Не знаю, что сталось с моими отпрысками. Некоторые из нас гибли, но все же мы медленно, но верно наращивали численность, и я, вспоминая слова моего родственника-философа, начинал уже задумываться о том, что когда-нибудь на наше пропитание не хватит эфемеров...
Наивный! Грянул кайнозой, крупная пища повымерла, и мы стремительно начали мельчать. Обиднее всего было удирать что есть духу от последнего тарбозавра – месяцем раньше от одного моего апперкота он гарантированно получил бы сотрясение мозга, даром что там сотрясаться почти нечему! Но я спасся, а тарбозавр вымер, наглядно продемонстрировав ущербность глины второго сорта.
Вообще-то и в креодонтах можно было неплохо жить, если знать как. Странно, конечно, видеть высоко над головой ветви, которые ты еще недавно ломал бедром, пробираясь по лесу, – но можно привыкнуть. Хуже, что и тут у нас мигом появились подражатели из эфемеров – знаете, шустрая такая, зубастая мелочь. От нее мне пришлось спасаться в эндрюсархи, да и не мне одному, если судить по некоей ископаемой челюсти. А еще неприятнее было то, что и подражатели, и дичь умнели с каждым миллионом лет!
Словом, кайнозой не стал для нас золотым веком, но все же мы жили сносно, хотя и не процветали. До появления этих прямоходящих...