Глиняный папуас (сборник)
Шрифт:
— Нсу, моя Нсу, — говорил он, — мы еще так мало знаем о живом.
— Даже теперь, когда победили смерть?
— Иногда мне кажется, что теперь мы знаем еще меньше. Особенно о человеке. Нсу, что я знаю о тебе?
— Все. Мои привычки, мой характер.
— Твой характер изменился. И ты, кажется, меньше стала меня любить.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что ты, Нсу, уже другой человек. Ты смотришь на меня с высоты своей вечности. Как на временное существо. Что между нами общего? Ты переживешь Землю и увидишь, как будет гаснуть Солнце, а я исчезну через десять или двадцать
— Но зачем же ты послал меня на субмолекулярный пункт?
— Я не мог сделать исключение для жены.
— Почему же ты сделал его для себя?
— Я боялся.
— Чего?
— До сих пор не могу дать себе в этом отчет. Я боялся себя. Мой характер не приспособлен для вечности. И кроме того, я опасаюсь, что люди обвинят меня, когда они поймут, что они потеряли…
— А что они потеряли?
— Приобретая, всегда что-то теряешь. Они потеряли единство с природой. Но они вышли из подчинения ее главному закону, они победили энтропию. Приобретение намного выше утрат.
— Ты противоречишь себе. Тебе изменила твоя безукоризненная логика… И кроме того, ты дезертир. Ты не захотел быть великаном… Я знаю, ты всегда ценил в людях слабость. Но зачем же ты реализовал свою идею, отдав ей столько сил?
— Не знаю. Слабость победила меня. Может, это временно. И мне удастся себя пересилить.
8
Редактор вызвал к себе в кабинет репортера Олега Нара.
— Ну? — сказал он.
Олегу Нару стало не по себе. В редакции всем было известно, не исключая автоматической курьерши, что слово «ну» не сулит ничего хорошего.
— Ну? — повторил редактор.
Олег Нар молчал.
— Я поручил вам написать заметку, предварительно поговорив с субмолекулярным биологом Лодием, а вы принесли мне фантастический рассказ. Для чего?
— Я хотел заглянуть в будущее.
— Почему?
— Потому что Лодий только приступил к работе и еще ничего не сделал. Он заявил, что проблему можно решить не раньше, чем через пятнадцать — двадцать лет.
— Ну, вот и написали бы об этом. Самая скучная и пресная истина ценнее красивой неправды.
— Вам не понравился мой рассказ? — спросил Нар.
— Какое мне дело до вашего рассказа! Мне не понравился ваш поступок. Что, если все репортеры вместо кратких заметок будут приносить длинные и причудливые рассказы? Уж не вообразили ли вы себя философом?
— Нет. Пока еще не вообразил. Я не философ, я писатель.
— Ну? — сказал редактор и посмотрел на репортера глазами холодными и абсолютными, как вечность.
— Да, кстати, как зовут вашу героиню!
— Ольга Нсу.
— Послушайте, зачем вам понадобилось такое странное имя? Не могли бы вы его переменить на что-нибудь более естественное, близкое к жизни? Что значит Нсу? Не имя, а пустой звук! Я уже не говорю о том, что не следовало выставлять напоказ самого себя и свою спину! Это нескромно, Нар. И нескромно выступать против идеи Лодия. Вы же репортер, а не философ.
Аппарат Аристотеля
1
Аристотель?
Я долго не мог привыкнуть к этому знаменитому имени, глядя на того, кто его носит.
Настоящая его фамилия была Аристо. Частицу «тель» добавили насмешливо приятели, и она приросла к его имени, как прирастает живая ветка к чужому дереву.
Мы проходили аспирантуру в Институте ультрасовременных проблем. Жили в одном и том же этаже аспирантского общежития. Тогда мы виделись часто, пути наши пересекались ежедневно, и мы перекидывались случайными, ничего не значащими фразами. Но однажды под видом случайности нечто значительное коснулось нашего сознания. Казалось, на одну секунду приоткрылась бездна под нашими ногами и снова закрылась. Аристотель спросил меня:
— Ну, признавайся! С кем ты сейчас хотел бы встретиться и поговорить.
Я назвал одно из самых крупных имен планеты, имя физиолога и философа, жившего в Томске и славившегося своей недоступностью.
Аристотель рассмеялся.
— Желание, которое все же можно осуществить.
— А ты с кем хотел бы сейчас встретиться? — спросил я.
Тень глубокой и насмешливой мысли пробежала по лицу моего собеседника.
— Понимаешь, Воробьев, — сказал он, — я хотел бы встретиться с самим собой.
— Ты? С собой? Ничего не понимаю!
— Слушай. И не перебивай. Я все объясню. Мне хотелось бы встретиться с тем человеком, которым я буду через тридцать лет.
— Но это невозможно. Тридцать лет — это ведь не тридцать минут.
— Как знать, — сказал он тихо, словно бы не мне, а самому себе. — Как знать!
На меня его мысль тогда почти не произвела никакого впечатления. «Тридцать лет пройдут, — подумал я, — и ты встретишься с собой, Аристотель, Но вряд ли тебе доставит удовольствие эта встреча».
Да, так я думал. Я не подозревал, что не ему, Аристотелю, а мне, Виктору Воробьеву, удастся познать невозможное и встретиться с самим собой. Но об этом позже. Мне нужно сначала подготовить читателя, да и самого себя, чтобы как-нибудь объяснить этот парадокс. Того, кто его осуществил, уже нет в живых. Судьба, если мне разрешат употреблять это древнее, давно вышедшее из употребления слово, не дала Аристотелю того срока, которого требовал его продолжительный эксперимент. Он умер рано.
В институте про Аристотеля говорили, что он разбрасывается, словно подражая своему великому тезке. Он занимался физиологией, психологией, биофизикой, теорией информации, математикой. Но главные его размышления были направлены на другое. Его интересовало то, что не укладывается в рамки ни одной науки, — сама жизнь, человеческое бытие.
Он говорил мне:
— Глазами человека сама природа и история как бы взглянули на себя. Совершилось чудо: мысль и действительность встретились.
— Уж не хочешь ли ты сказать, — перебил я его, — что у природы была цель? Человек — сын закона больших чисел, сын вероятностей. Не только сын матери и отца, но и потомок случая.
— Потомок случая? — он повторил эти слова. Они, по-видимому, понравились ему. С тех пор он стал меня так называть. Но я не сердился.
— Потомок случая, — говорил он. И глаза его смеялись.