Глобалия
Шрифт:
— Я как раз к этому и веду. В самый разгар совета Анрик... Кстати сказать, у него тут бурный роман с моей якобы сестрой, которая мне вовсе не сестра...
— Не тратьте зря время: нам прекрасно известна ваша легенда...
— Так вот, этот Анрик врывается и объявляет, что располагает сверхсекретными сведениями, которые могут в корне изменить ход нашей борьбы.
— Так, так...
— Он достал чемодан, который все время таскает с собой с тех пор, как ему его вернули.
На допросе Тертуллиан подтвердил, что пилот вертолета, присланного Патриком, подменил лежавшие в чемодане документы и только затем передал его мафиози.
—
— Короче, короче, Говард...
— В общем, оказалось, это копия какой-то старой книжонки. Ничего интересного.
Гленн недоверчиво переглянулся с Веласко.
— И это все? — спросил он.
— Да, все. Мы проверили каждую страницу. Никаких зашифрованных сообщений, никаких вложенных документов. Ничего. Описать нельзя, какая тут началась неразбериха! Вы же знаете этих бунтарей, им только дай повод поскандалить. Половина подняла Байкала на смех, говоря, что все это несерьезно, что у него нет никакой программы, что вообще неизвестно, не провокатор ли он. Другие его защищали. Я постарался всех успокоить, уверял, что не все еще потеряно...
— И чем все закончилось?
— Тем, что Байкал встал, взял свою подружку за руку, и ушел, заявив, что им тут больше нечего делать.
— Прекрасно, — с видимым удовлетворением отозвался Гленн.
— Неужели вам все равно? Вся наша программа псу под хвост! Новый Враг опять остался один! И вы говорите, что все прекрасно?
— Ситуация изменилась. Мы собираемся запустить новые программы. Байкал перестал быть для нас приоритетом.
— Неужели нельзя было сказать мне об этом раньше? Получается, я зря рисковал, из кожи вон лез, чтобы спасти положение!
— Вы агент, и ваше дело выполнять задание! — отрезал Гленн.
Сизоэс явно распустил всю эту шатию-братию. С агентами, работающими под прикрытием, всегда так: рано или поздно они воображают себя незаменимыми и начинают хамить.
— Слушаюсь, — простонал Говард, — только, пожалуйста, заберите меня отсюда поскорее. Это очень трудная миссия. Я уже по горло сыт этими бунтарями!
— Ждите дальнейших распоряжений! — прикрикнул на него Гленн. — Нам и так было непросто разработать для вас подходящее прикрытие. На внедрение агента уходит несколько лет. К тому же номер с пропавшим братом, который восемнадцать лет спустя встречает свою якобы сестру, во второй раз уже не пройдет.
— Вас понял, — проворчал Говард, скривившись, — а что мне делать сейчас? Все скоро разбредутся в разные стороны. С кем мне идти?
— Где Байкал?
— Уехал со своей подружкой хоронить Фрезера, того парня, которого я пристрелил.
— На чем?
— На повозке.
— В каком направлении?
— В юго-восточном.
— Спутник его уже локализовал? — спросил Гленн своего заместителя.
— Две лошади, два пассажира, а сзади такой длинный ящик, — уточнил Говард. — Ящик — это гроб.
Веласко связался по внутренней линии с соответствующей службой.
— Они ищут, — сообщил он.
— Хорошо, — подвел итоги Гленн, — Байкалом мы займемся сами. А вы теперь возвращайтесь к сестре и присматривайте потихоньку за этим Анриком.
— Он по уши влюблен, так что вряд ли представляет опасность.
— Это пока, — возразил Гленн, желая показать, что способен предугадывать события. — Но потом они накрутят друг друга, распалятся и снова отправятся воевать.
— У этих болтунов-бунтарей дело никогда не заходит слишком далеко.
Не могло быть и речи о том, чтобы пускаться в долгие препирания с подчиненным такого ранга. Гленн решил, что пора закругляться.
— Удачи, Говард, — произнес он, показывая, что разговор окончен. — И сообщите нам, если будут новости.
Гленн нажал на кнопку, и связь прервалась.
— Спутник обнаружил повозку и гроб, — сообщил Веласко.
— Очень хорошо. Не теряйте ее из виду. Я хочу убедиться, что эта парочка действительно навсегда исчезнет в Недоступных Землях.
Все шло как нельзя лучше. Тут Гленн заметил Пенелопу из политического сектора, которая только что уселась за стол напротив него. Слегка расправив плечи и выпятив грудь, он широко улыбнулся.
— Скатертью дорога, дорогой Байкал, — весело сказал Гленн.
Хороший начальник всегда найдет повод немного пошутить с подчиненными, чтобы поднять настроение.
В ТОТ ДЕНЬ в Глобалии отмечали День детей. Никто не знал, как организаторы праздника умудрялись раздобывать их в таком количестве. Однако это чудо повторялось каждый год. В большинстве своем дети прибывали из удаленных районов, где над рождаемостью еще не был установлен полный контроль. Некоторых доставляли из Анкориджа и других центральных интернатов. В Европе имелось всего одно такое заведение, затерянное в карельских лесах, в Африке — два, на границе пустыни Чад и в районе Великих озер, в Азии — три, однако расположение последних держалось в тайне. Главное, что на время празднования каждой безопасной зоне предоставлялось по ребенку.
В то утро под гигантским стеклянным куполом, закрывавшим Шанхай, по главной улице старинного города двигалась веселая процессия. Мальчик лет шести шагал под балдахином, который гордо несли четверо мужчин с большим будущим. Он был одет или, вернее сказать, наряжен, в кричащий разномастный костюм, который в течение нескольких недель шили и разукрашивали к празднику женщины, объединившиеся в специальные швейные клубы. Была разработана обширнейшая программа, согласно которой ребенок, король дня, совершал замысловатое шествие по городу, в то время как остальные, кривляясь и сюсюкая, воздавали ему шумные почести и осыпали бурными ласками. Праздничную церемонию щедро спонсировали крупные марки косметики, производители диетического питания и спортивно-оздоровительные комплексы, в первую очередь, конечно, сеть клубов «Вечная молодость». Демонстрировавшиеся при этом рекламные ролики и даже целые спектакли, в которых играли энтузиасты-добровольцы, воспевали прекрасную юность. Разумеется, молодость и детство представали здесь не в своей первозданной дикости, а искусно имитировались людьми весьма преклонного возраста, обретая тем самым утонченные, цивилизованные формы. Таким образом, детство переставало восприниматься как краткий период, некое навсегда утраченное состояние, которое взрослые должны оплакивать всю оставшуюся жизнь. Напротив, оно превращалось в идеал, высшую и позднюю ступень развития, достижимую для каждого, кто приложит к этому долгие усилия.