Глобалия
Шрифт:
Она отпила солидный глоток виски и поставила стакан на столик.
— Как подумаю, что свадьба была назначена на завтра... Можно сказать, я чудом отделалась!
Глаза у Кейт округлились от удивления, и Марта лениво пояснила:
— Ну да. Он уехал по делам, а мне одной неохота было возиться с приготовлениями. Самое прикольное — это объявить свадьбу. А насчет церемонии... Короче, мы ее отменили.
Она одним глотком осушила свой стакан, ненадолго впала в блаженное забытье, потом пришла в себя и вскричала, глядя на Кейт:
— Прости! Конечно, надо было тебя предупредить.
И Марта так громко и заразительно расхохоталась, что ее гостья засмеялась вслед за ней.
— А сейчас, — внезапно объявила Марта, — мы будем жарить мясо на углях.
Мартин дом, зажатый между двумя гигантскими небоскребами, стоял прямо на берегу моря и представлял собой копию испанского дворца XX века. С террасы открывался впечатляющий вид на Тихий океан. Тут явились двое чернокожих слуг в белоснежных одеяниях и принялись разжигать огонь под миниатюрной жаровней.
Кейт тут же вспомнился запах гари, который она почувствовала, выбравшись из зала для трекинга. Девушка встала, подошла к кованой решетке и стала смотреть на побережье. Океанские волны, набегая, скользили между высокими кокосовыми пальмами, словно послушные пряди волос между зубцов гигантского гребня. Благодаря искусству строителей защитные стеклянные сооружения были почти неразличимы. Разве что за линией, где прозрачная стена уходила под воду, море приобретало более матовый оттенок. Конечно, в Сиэтле погода была ничуть не хуже, а залив Хуан-де-Фука на фоне горных кряжей выглядел не менее величественно. Тем не менее в Лос-Анджелесе было какое-то особое очарование. Граница между природой и цивилизацией, вопреки всем экологическим догмам, была здесь обозначена куда менее отчетливо, а близость антизон чувствовалась острее, чем где бы то ни было.
Марта подошла к Кейт, по ее примеру облокотилась на перила и сняла большие солнечные очки, закрывавшие пол-лица.
— Дорогуша, ты еще ни словечка не вымолвила с тех пор, как приехала, — сказала Марта, пристально глядя подруге прямо в лицо. — Что-то не так? Дело во мне, да?
С тех пор как Кейт приземлилась в Лос-Анджелесе, она действительно чувствовала себя как в кошмарном сне: в аэропорту к ней в объятия кинулась какая-то женщина, расцеловала ее, принялась болтать о старых добрых временах. Но девушка никак не могла узнать в этой даме с большим будущим свою бывшую соученицу по Анкориджу. У незнакомой женщины были прямые каштановые волосы, убранные в сложную прическу с шиньоном, а в ушах и на шее сверкали тяжелые украшения. Сняв очки, Марта обнажила не только свои глаза. Сразу стало видно, что ее лицо изрезано множеством мелких шрамов, среди которых попадались розоватые, совсем еще свежие. Все это еще больше смутило Кейт.
— Двенадцать операций за три года, можешь себе представить?
Разглядывая искусственно утолщенные губы, выпрямленный нос, измененный разрез глаз, поднятые скулы, неправдоподобно ровные зубы, Кейт с ужасом поняла, что перед ней сейчас стоят два человека, соединившиеся в одном. От прежней Марты остались только воспоминания, насмешливо-дерзкая манера держаться да, может быть, какие-то отдельные жесты. Все остальное вытеснила эта незнакомая женщина, подобно армии завоевателей, которая изгоняет побежденных, чтобы самой обосноваться на их позициях.
— Лучше всего получилась грудь. Вот, смотри.
Марта задрала свой топ и гордо приподняла ладонями груди с еще заметными швами от протезов. В Глобалии подобное хвастовство стало обычным делом и уже никого не шокировало.
— Раньше ты тоже была очень даже ничего, — сказала Кейт и выпрямилась.
Обиженная Марта снова втиснула грудь в обтягивающий топ и пожала плечами.
— Очень на тебя похоже, — пробурчала она, — ты-то сама нисколько не изменилась. Такая же дохлая интеллектуалка.
В Анкоридже Марта так по-дружески поддразнивала Кейт. Теперь между ними не было ничего общего, кроме прошлого.
— А ты? — спросила Кейт, которая теперь немного освоилась, но так до конца и не разгадала тайну Мартиного преображения. — Расскажи, что ты делала все эти годы.
— Я? Ну, ты же знаешь, из какого я теста, — сказала Марта и хлопнула в ладоши, снова вызывая слуг, чтобы те принесли кофе. — Меня и тогда интересовал только шоу-бизнес, песни да фильмы. Так что, как только нас выпустили из Анкориджа, я быстренько свалила сюда, в Лос-Анджелес.
— К матери?
— Еще не хватало. Моя мамаша теперь просто старая развалина. Нет, просто так приехала, и все. Сначала я поселилась на Таксон-драйв у своего приятеля-гитариста. Он помог мне немного освоиться в здешних местах. Ты куришь?
Марта вытащила пачку табаку и листок бумаги.
— А здесь это не запрещено? Разве тут не безопасная зона? — спросила Кейт.
— Надо же, ты действительно нисколечко не изменилась. Ничего не запрещено, если у тебя есть средства. К тому же я-то курю вовсе не табак.
При этих словах она достала из ящичка коричневый шарик и начала медленно подогревать его на огне.
— Чтобы тебя не смущать, я сегодня буду курить только разрешенную травку. Видишь, тут написано: «Конопля. Сертифицировано глобальной монополией психотропных средств». И подпись генерального прокурора. Ты же не хочешь быть святее самого папы?
Кейт молча наблюдала, как ее подруга скручивает косяк.
— Короче, я обосновалась в Лос-Анджелесе. И тут до меня доходит, что делать-то я ничего не умею. Здесь, чтобы пробиться, надо или петь, или идти в актрисы. Певица из меня никакая. А у артисток жуткая конкуренция. И, опять-таки, мода против меня: сейчас всем подавай женщин с большим будущим. Девчонке со свеженькими щечками и тугой попкой здесь ничего не светит.
Она курила свою сигаретку и попутно отпивала большими глотками красное вино.
— Режиссеры тут ни при чем. Я с ними много раз об этом говорила. Стоит им взять на роль девчоночку вроде тебя, потом хлопот не оберешься. Антипедофильские ассоциации скажут, что фильм пропагандирует сомнительные вкусы, феминистки возмутятся, что женщинам навязывают элитарные, а то и фашистские ценности: юность, красоту и естественное здоровье. Начнут протестовать профсоюзы хирургов, потому что их хотят оставить без работы. Короче, молодежь никому не нужна. Публика к этому привыкла. Большинству нравится искусственная красота. Старухи, одним словом.