Глобальные элиты в схватке с Россией
Шрифт:
• замена демократии господством элиты;
• формирование наднациональной власти (но не на путях объединения наций в единое сверхгосударство, а через союз индустриально развитых стран);
• создание элитарного клуба ведущих государств мира (в 1975 году возникла «Большая шестерка» (Great 6, G-6) – мировой регулирующий орган).
В известной работе «Демократия и тоталитаризм» («D'emocratie et totalitarisme», 1963, рус. пер. – М.: Текст, 1993) французского политолога и философа Реймона Арона (Raymond Aron) говорится: «Сомнительно, чтобы наилучший режим можно было определить в отрыве от общих основ устройства социума. Не исключено, что наилучший режим можно определить лишь для данного общественного устройства».
Это важнейшее положение впоследствии было закреплено в международном праве. Согласно Статье 1 Части 1 Международного Пакта ООН о гражданских и политических правах, ратифицированного 23 марта 1976 года, «Все народы имеют право на самоопределение. В силу этого права они свободно устанавливают свой политический статус (выделено авторами) и свободно обеспечивают свое экономическое, социальное и культурное развитие». Иными словами, на уровне ООН закреплено, что «наилучший режим» такие человеческие сообщества, как народы, устанавливают для себя сами, и «демократия» с этой точки зрения у каждого народа – своя, со своими особенными формами и институтами. Однако при этом непременной основой демократии является свободное волеизъявление народа.
Одна из наиболее широко распространенных в современной политической науке концептуальных формулировок понятия «демократия» принадлежит Джозефу Шумпетеру (Joseph A. Schumpeter), который изложил ее в своей работе «Capitalism, Socialism and Democracy» (1942). Рассматривая недостатки того, что он называет «классической теорией демократии», которая определяла демократию в понятиях «воли народа» (источник власти) и «общественного блага» (цель власти), Дж. Шумпетер предлагает «другую теорию демократии», характеризуя демократию прежде всего на основании такого признака, как «демократический метод», под которым он понимает такое институциональное устройство, при котором отдельные личности получают власть путем соревновательной борьбы за голоса людей, образующих это общество». Отсюда уже прямой путь к концепции «элитарной демократии», автором которой и является Дж. Шумпетер.
Впрочем, «широкое распространение» тех или иных взглядов и представлений еще не является свидетельством их истинности – так, в свое время было широко распространено представление о том, что земля плоская и стоит на трех китах. Кроме того, при желании нетрудно увидеть в данной характеристике историческую деградацию самой идеи демократии: от воплощенной в политических институтах «воли народа» до «простого» присутствия в жизни общества периодической формальной процедуры выборов, трактуемой как двуединство «публичного состязания» лидеров и «политического участия» граждан. Аналогичные взгляды высказываются, в частности, авторитетным американским политологом Сэмюэлем Хантингтоном (Samuel Huntington), известным как создатель концепции «войны цивилизаций», в его работе «Третья волна» (The Third Wave, 1991): «Правительства, образованные с помощью выборов, могут быть неэффективными, коррумпированными, недальновидными, безответственными, руководствующимся узкими интересами и неспособными принять политику, требуемую для благополучия народа. Эти качества делают такие правительства нежелательными, но они не могут их сделать недемократическими». Однако попытаемся в первом приближении принять господствующее сегодня «минимальное» определение демократии как данность.
Из него со всей очевидностью следует, что важнейшим показателем для определения демократического характера того или иного политического режима является именно реальная степень свободы волеизъявления народа. По этому поводу Р. Арон, фактически солидаризуясь с Н. Хомски, пишет: «В современных обществах верховенство власти – всего лишь правовая фикция. Обладает ли народ таким верховенством? Такая формулировка может оказаться приемлемой и для западных режимов, и для фашистских, и для коммунистических. Нет, пожалуй, ни одного современного общества, которое так или иначе не провозглашало бы в качестве своего основополагающего принципа, что верховная власть принадлежит народу. Меняются только правовые или политические процедуры, посредством которых эта законная власть передается от народа конкретным лицам». Р. Арон выделяет три основных структурных критерия современной представительной демократии: всеобщее избирательное право, равенство граждан перед законом, а также многопартийность как форму мирной конкуренции различных групп граждан за власть – в смысле не только прямой конкуренции за места в парламенте и правительстве, но и своеобразной «школы» управления внутри того сектора общества, интересы которого представляет та или иная партия. Р. Арон замечает, что эти виды равенства не исключают экономического и социального неравенства, что всеобщее избирательное право не всегда дает гражданину возможность реально избирать своих представителей. Известно, что в истории развития демократии имущественный ценз всегда выступал одним из самых сложных барьеров, что право собственности на протяжении многих веков было неразрывно связано с политическими правами человека, и до сих пор экономическое неравенство в той или иной форме препятствует действительной свободе политического волеизъявления (подкуп избирателей, пиар через масс-медиа и так далее).
Помимо критического неравенства собственности, свободу волеизъявления народа может в значительной степени снижать социальная дезадаптация (ограниченная по той или иной причине дееспособность) граждан. Кроме того, как отмечал всё тот же Р. Арон, не исключена ситуация, при которой «законы изначально устанавливают такие дискриминационные различия между гражданами, что обеспечение законности само по себе связано с насилием», – как, например, обстояло дело с режимом апартеида в Южной Африке, бывшим «демократией только для белых».
Что уж говорить в данной связи о «вооружённом экспорте демократии» во все страны мира американского образца: как путём открытой военной интервенции и агрессии, так и путём организации различных государственных переворотов и прочих актов насилия по всему миру?! Весьма показательны в данном отношении тезис Кондолизы Райс (Condoleezza Rice), высказанный ею во время визита по странам Ближнего Востока в статусе государственного секретаря (министра иностранных дел) США осенью 2008 года: «Демократия важнее стабильности». Несмотря на смену «хозяина Белого дома», где белого республиканца Джорджа Буша-младшего сменил афроамериканец и демократ Барак Обама, слова Кондолизы Райс в течение всех последующих лет неуклонно проводились в жизнь чередой «цветных революций», включая «арабскую весну», приведшую к хаотизации всего «Большого Ближнего Востока» – главного нефтеносного региона нашей планеты.
Если обратиться к отечественной культуре, то в русском языке греческое слово «кратос» традиционно переводится не как «право», а как «власть». Следовательно, существует и русское слово-калька «демократии» – «народовластие» (с тем же смыслом: «народоправие», ибо «властвовать» и «править» в русском языке – синонимы).
Так, в одном из первых русских толковых словарей, «Словаре живого великорусского языка» В. И. Даля говорится: «Демократия, ж. греч. народное правленье; народодержавие, народовластие, мироуправство; противопост. самодержавие, единодержавие или аристократия, боярщина и пр.» Сходное определение можно обнаружить и в авторитетном «Словаре Брокгауза и Ефрона»: «Демократия, греч., народовластие, государственная форма, в которой верховная власть принадлежит всему народу». Наконец, в Большой Советской Энциклопедии соответствующая статья начинается так: «Демократия (греч. demokrat'ia, буквально – народовластие, от demos – народ и kr'atos – власть), форма политической организации общества, основанная на признании народа в качестве источника власти, на его праве участвовать в решении государственных дел и наделении граждан достаточно широким кругом прав и свобод».
Понимая «демократию» как «власть народа», осуществляемую тем или иным конкретным исторически и культурно сложившимся способом, мы можем и должны вначале абстрагироваться от этих способов, чтобы решить более общую и отчасти даже философскую проблему: проблему субъекта и объекта власти. Если субъектом власти является народ в своей целостности, то возникает вопрос: над кем, над каким иным объектом осуществляет этот народ свою власть? Данный вопрос и является фундаментальным парадоксом демократии.
Обычный ответ современной политологии как теории и современной политики как практики гласит, что народ, будучи несомненным субъектом власти, осуществляет данную власть над самим собой, выступая одновременно и объектом власти. Однако единство субъекта и объекта, данное каждому из нас в непосредственном ощущении своего собственного бытия, вряд ли применимо к такой системной целостности, как народ. В противном случае институты публичной власти при демократии были бы принципиально излишними, а любой властный акт мог осуществляться одномоментным и прямым действием – аналогично тому, как человек управляет своим телом. Однако подобная система власти, получившая название «прямой демократии», на деле не наблюдается ни в одном из известных человеческих сообществ и остается не более чем утопией.