Глотка
Шрифт:
Джон сплел пальцы в замок, положил на них подбородок и внимательно посмотрел на меня.
– Ты мог потерять все и не собирался с этим мириться. Поэтому ты сочинил убийства «Голубой розы», чтобы смерть Эйприл выглядела как часть схемы – ты придумал какую-то историю, чтобы заманить несчастного Гранта Хоффмана в переход под отелем и буквально искромсал его на части, чтобы никто уже никогда не опознал его тело. Ты еще хуже, чем Хоган, – он убивал, потому что не мог иначе, а ты убил двух человек просто для собственного удобства.
– И что же ты собираешься теперь делать? – Джон продолжал
– Ничего. Я просто хочу, чтобы ты понял, что я все знаю.
– Тебе кажется, что ты знаешь. Тебе кажется, что ты понимаешь, – все кипело у него внутри. Не в силах больше сидеть спокойно, Джон вскочил с кресла. – Но все это, однако, забавно, очень забавно. – Он сделал несколько шагов в сторону стены с картинами, а потом вдруг резко хлопнул ладонью о ладонь, но не так, как делают, когда аплодируют, а словно стараясь причинить себе боль. – Потому что ты никогда ничего не понимал. Ты понятия не имеешь, кто я такой. Никогда не имел.
– Может быть, и нет, – согласился я. – По крайней мере, до этой минуты.
– Ты даже близко к этому не подошел. И никогда не подойдешь. И знаешь почему – потому что у тебя мало мозгов. И мелкая душа.
– Но ты убил свою жену.
Джон медленно обернулся. В глазах его светилась смесь гнева и презрения. Он ничего больше не понимал. Собственная злость отравила его так сильно и так глубоко, что он был словно скорпион, который жалит самого себя, лишь бы продолжать изливать злобу.
– Конечно. Да. Если ты предпочитаешь называть это так.
Он подождал немного в надежде, что я начну критиковать или проклинать его, снова доказывать, что ничего не понимаю. Когда я ничего не сказал, Джон снова повернулся к картинам. На секунду мне показалось, что он вот-вот сорвет одну из них со стены и изломает рамы, изорвет в клочья полотно. Вместо этого он засунул руки в карманы, отвернулся от стены и направился к камину, снова бросив в мою сторону испепеляющий взгляд.
– Знаешь, на что была похожа моя жизнь? Ты можешь хотя бы представить себе мою жизнь? Эти двое... – Дойдя до камина, он снова повернулся ко мне. – Эти сказочные Брукнеры. Знаешь, что они сделали со мной? Они положили меня в коробку и забили крышку. Они заперли меня в гробу. А потом попрыгали на крышке, чтобы убедиться, что я никогда оттуда не выберусь. Они хорошо повеселились на крышке моего гроба. А тебе казалось, что эти люди знали что-нибудь о порядочности? Об уважении? О чести? Они превратили меня в сиделку.
– Порядочность, – повторил я. – Уважение. Честь.
– Именно так. Ты понимаешь мои слова? Ты начинаешь понимать?
– В своем роде, – сказал я, гадая, не нападет ли он на меня снова. – Я понимаю, что ты чувствуешь себя сиделкой Алана.
– О, сначала я был сиделкой Эйприл. В те дни я был просто маленьким солдатиком Алана. А потом мне и ему пришлось служить сиделкой, а в этот момент моя обожаемая женушка оказалась в постели с этим юным слизняком.
– И это было непорядочно, – подхватил я. – Не то что изрубить на кусочки в темном тоннеле своего собственного аспиранта.
Лицо Джона потемнело, он сделал шаг вперед и ударил изо всех сил по ножке журнального столика. Ножка развалилась пополам, и столик наклонился в его сторону. С него посыпались книги. Джон улыбнулся, глядя на этот беспорядок и явно раздумывая, не поддать ли ногой по каждой книге в отдельности, но потом передумал и снова двинулся к камину. Он поглядел на меня глазами, полными триумфа и злобы, взял бронзовую табличку, поднял ее над головой и обрушил! на угол мраморной крышки. На пол упал кусок розового мрамора. Тяжело дыша, Джон сжимал табличку и оглядывал комнату в поисках новой мишени. Наконец он выбрал торшер и швырнул табличкой в него. Она пролетела мимо торшера и ударилась о стену, на которой оставила темный след, а затем упала на пол.
– Убирайся из моего дома.
– Я хочу сказать еще одну вещь, Джон.
– Я не могу ждать, – он по-прежнему тяжело дышал, а глаза словно пульсировали в глазницах.
– Что бы ты ни говорил, мы были когда-то друзьями. Ты обладал одним качеством, которое мне очень нравилось, – ты шел на риск, потому что думал, что это поможет тебе приобрести новый жизненный опыт. Но ты потерял лучшую часть себя. Ты предал всех и все, что было для тебя важно, ради денег, на которые можно купить совершенно бессмысленную жизнь. Я думаю, ты продал себя, чтобы вести более или менее такой же образ жизни, какой вели всю жизнь твои родители, которых ты тоже презираешь. Но самое забавное, что в тебе осталось еще слишком много от прежнего Джона Рэнсома, так много, что это поможет тебе благополучно спиться. Или разрушить себя более быстрым и кровавым способом.
Джон поморщился и отвел глаза.
– Легко делать выводы, когда ничего не знаешь.
– В твоем случае, – сказал я, – не так уж много надо знать.
Он напоминал зверя в зоопарке. Я встал, чтобы уйти. Атмосфера в доме была примерно как в медвежьей клетке. Я подошел к входной двери и открыл ее, ни разу не оглянувшись. Я услышал, как Джон встал исправился в кухню к холодильнику. И закрыл за собой дверь, заперев Джона Рэнсома в том мире, который он создал для себя, а сам вышел в солнечный мир, который казался мне сейчас созданным заново.
5
Когда я вернулся, Том сидел перед компьютером, почесывая голову и переводя взгляд с экрана монитора на беспорядочную кучу газетных вырезок, лежавших перед ним на столе. В другом конце комнаты ксерокс то и дело выплевывал листы бумаги в пять разных подносов, на каждом из которых уже лежала стопка толщиной примерно в фут. Я заглянул в комнату, и Том поднял на меня глаза.
– Итак, ты виделся с Джоном, – это был не вопрос, а утверждение.
Том кивнул. Он знал о Джоне Рэнсоме все – знал с того самого момента, когда Джон впервые пришел к нему в дом.
– Через пару часов все копии будут сняты. Поможешь мне написать сопроводительные письма и запаковать копии?
– Конечно, – сказал я. – А что ты делаешь сейчас?
– Вожусь с одним небольшим убийством в Вестпорте, штат Коннектикут.
– Продолжай, а я должен немного поспать.
Через два часа я снова спустился на второй этаж и позвонил по телефону из кабинета, чтобы заказать себе билет на обратный рейс в Нью-Йорк. Из ксерокса как раз вылетали последние листы.
Том развернул кресло в мою сторону.