Глоток лета со вкусом смерти
Шрифт:
Мурка, словно поняв Катины слова, едва слышно зарычала.
— Видно, вы друг друга не очень-то любите! — засмеялась Катя. — Иначе была бы ты поупитаннее. Ладно, пойду я. Мне сегодня надо пораньше лечь, дело у меня важное завтра. Увидимся, собака!
Катя встала, отряхнула крошки, подхватила сумку и туфли, и, помахав Мурке, вошла в дом.
В своей комнате она взглянула в потрескавшееся от старости, кривобоко пристроенное на противоположной к двери стене зеркало, и оно услужливо отразило унылую картину: узкая скрипучая тахта, древний, как мамонт, тяжелый шкаф с покосившимися дверцами,
Катя бросила сумку на тахту, а сама присела на табурет. Из заднего кармана джинсов она выудила потрепанный блокнотный листочек: «Сосновый», 23.06.
Да, все правильно. Надо подождать до завтра. Господи, как же медленно тянется время!.. Нагнувшись, она дотянулась до сумки и вынула оттуда маленькую серебристую флешку. Она слегка подбросила ее на ладони и недобро усмехнулась.
Теперь доказательств больше, чем достаточно. Полтора месяца она, не жалея сил и времени, собирала по крупицам информацию. Теперь пора. Пора всем платить по счетам. В последнее время ее вера в высшую силу почти совсем угасла. Подлости и предательства прощать нельзя. Никогда и никому.
— Чтоб тебя разорвало, зараза такая! — услышала Катя под окном глухой недовольный голос хозяйки дома, в котором ей удалось найти это временное пристанище.
Почти сразу после этого послышался резкий звук, и Катя услышала, как заскулила Мурка. Значит, Алевтина опять ударила несчастную собаку. Катины кулачки невольно сжались и на глаза набежали злые слезы. «Заберу Мурку с собой. Вот заберу и все. И пошла эта Алевтина к черту, даже и спрашивать у нее не буду. Все равно она ей не нужна. А мне будет нужна.»
— Эй, квартирантка! Ужинать будешь? — Катя отерла с лица соленые капли.
— Нет, спасибо, Алевтина Матвеевна, я не голодна, — крикнула она, поспешно сунула флешку обратно в сумку и затолкала под стол.
Шаркающие шаги приблизились, и в дверь заглянула опухшая физиономия. Складывалось полное ощущение того, что эта непропорционально большая голова приклеена прямо к телу, минуя обязательное для всех людей звено в виде шеи. Лицо Алевтины было таким, будто его слепил из пластилина маленький ребенок, понятия не имеющий о пропорциях: большой, испещренный оспинами нос, близко посаженные мутные глазки, широкий, как пасть варана, рот, в котором прятались черные редкие зубы.
— Ты чо это, голодовку объявила? С самого утра уже здесь, а так толком и не жрамши. Копыта хочешь откинуть, девка? Или по ресторанам шастаешь?
— А у вас здесь и рестораны имеются? — удивилась Катя.
— А то! Вон у нас под боком какую санаторию отгрохали! «Сосновый», может, слыхала?
Катя вздрогнула.
— «Сосновый»?
— Угу, — согласно кивнула Алевтина, не заметив Катиной реакции, — Туда, правда, простым людям вход заказан. Рожей мы не вышли! — Алевтина скривилась. — Мы-то, наивные, поначалу даже обрадовались, что у нас под боком такая санатория нарисовалась. Может, думаем, и нам какая работа перепадет. У нас-то в поселке с этим делом не особо разбежишься. Я вот, например, всю свою
Она продемонстрировала Кате свои широченные мозолистые ладони, с обветренной, потресканной кожей и короткими, обкусанными до мяса ногтями, никогда не знавшими маникюра.
— Сейчас аж в трех местах подвизаюсь, только денег — пшик! Так вот, пошли мы в «Сосновый» этот с бабами, ну, типа, на службу устраиваться, так нас метлой поганой погнали, как собак шелудивых! Идите, говорят, подальше, мы в ваших услугах не нуждаемся. Охранники — чисто звери! С дубинками, да при пистолетах! Говорят, что и баллончики с газом у них есть, и наручники!..
— Кто говорит? — спросила Катя.
— Дак, Степаныч, кто же еще? — Алевтина удивленно выкатила свои глаза и стала очень похожа на огромную бородавчатую жабу.
Последнюю фразу она произнесла таким тоном, будто этот самый Степаныч был, как минимум, нобелевским лауреатом, и не знать его было, по меньшей мере, неприлично.
— Степеныч — большой человек у нас в Озерском! — отвечая на немой Катин вопрос, пустилась в объяснения хозяйка. — Так вот, Степаныч — он в милиции служит — и говорит, шли бы вы, бабы, оттуда! Не связывайтесь вы с этими псами столичными! Так и сказал. А еще у них вся территория колючей проволокой оцеплена, а по ней еще и ток пущен. Во как загородились от простого-то народа, буржуи, что б им рожу разворотило!
«А вот это — сказки!» — усмехнулась про себя Катя. Сегодня днем она потихоньку обошла «Сосновый» со всех сторон. Охрана там, конечно, есть, но сидят эти «грозные стражи» только возле центрального входа. Раз в два часа один из них совершает ленивый вояж по периметру, впрочем, не особенно себя утруждая. Катя нашла, по крайней мере, три места, где можно было беспрепятственно и никем не замеченным проникнуть на территорию санатория.
Между тем, почувствовав в своей новой жиличке неплохую собеседницу, женщина бочком протиснулась в комнату и плюхнулась на тахту, которая издала громкий, словно предсмертный, хрип. Катя невольно вздрогнула, испугавшись того, что хлипкая конструкция того гляди развалится под мощным телом Алевтины.
— Не боись! — засмеялась та и тут же зашлась сиплым кашлем. — Этой кушетке уже скоро полвека. Раньше, когда мой Васька еще жив был, мы вдвоем на ней спали. И не только спали, — хитро подмигнула Алевтина. — Так ей хоть бы хны! О, как раньше вещи делали, на века, не то, что сейчас. Я, кстати, в милиции тоже убираюсь, со Степанычем кажный день вижусь.
— Убираю, — машинально поправила Катя, глядя в мутное оконце.
Закатное солнце отливало тревожным багрянцем. На сердце залегла тоска и какое-то странное, необъяснимое предчувствие беды.
— Во-во! Так вот он рассказывал, будто в этом «Сосновом» вся прислуга с Москвы. Будто у нас здесь не люди! — она презрительно хмыкнула. — Мы-то, поди, не хуже ихнего умеем вениками да тряпками махать! Ан нет! Подавай им столичных, едреный корень! А между прочим, Валька Замощина — это соседка моя — так кашеварит, пальчики оближешь! Вот давеча отмечали ейный день рожденья, так она холодца наварила, винегрет настругала, огурчики-помидорчики соленые открыла! Ни в каком ресторане так не нажресси, как у Вальки!