Глоток зеленого шартреза

Николай Гумилев.

Рисунок Н. Войтинской. 1909 г.

В одном из ранних стихотворений Николай Гумилев так отозвался о своих эстетических вкусах и пристрастиях:

Сады моей души всегда узорны,В них ветры так свежи и тиховейны,В них золотой песок и мрамор черный,Глубокие, прозрачные бассейны.Растенья в них, как сны, необычайны,Как воды утром, розовеют птицы,И – кто поймет намек старинной тайны? –В них девушка в венке великой жрицы.<<…>>У ног ее две черные пантерыС отливом металлическим на шкуре.Взлетев от роз таинственной пещеры,Ее фламинго плавает в лазури…

В этих строках емко сформулирована квинтэссенция поэтического мироощущения Гумилева. Говоря коротко, основную, доминирующую черту его творчества можно определить понятием экзотика. Причем экзотика в самом широком, можно сказать, универсальном, смысле: зоологическом, ботаническом, географическом, историческом… С первых шагов в литературе

Гумилева всегда влекли необычные, загадочные, удивительные страны и материки, эпохи и персонажи. Вот почему он на протяжении многих лет, от сборника к сборнику, вновь и вновь возвращается к африканским, или скандинавским, или китайским сюжетам, к темам войны, охоты и опасных путешествий, к мифологическим героям и легендарным сильным личностям – от хитроумного Одиссея и Дон Жуана, чья мечта «надменна и проста», до конквистадоров «в панцире железном» и отважных капитанов «с ликом Каина»… Именно тягой к экзотике объясняется его пристрастие к ситуациям, как говорится, пограничным, когда приходится балансировать на опасном рубеже между жизнью и смертью, добром и злом, раем и адом, Богом и дьяволом, когда, как писал он в одном из стихотворений, надо вести страшную игру в прятки «со смертью хмурой»…

Но вместе с тем только экзотикой Гумилев отнюдь не исчерпывается. Скорее, его неполные полтора десятилетия жизни в искусстве показывают, как он, по мере литературного взросления и мужания, стремился преодолевать экзотику – так, как его собратья по цеху акмеистов, по выражению критика Жирмунского, «преодолевали символизм». Творческий путь Гумилева – это попытка возвращения из окутанных чарующей дымкой и благоуханным дурманом таинственных далей в овеянную пороховым дымом и смрадом крови жестокую будничность «страшных лет России», по слову другого выдающегося поэта той эпохи Александра Блока. Этот крутой маршрут оказался для Гумилева долгим, непростым и завершился для поэта неожиданной катастрофой: гибелью…

В отличие от других крупнейших российских писателей ХХ века, чье творчество замалчивалось или в лучшем случае не афишировалось при советской власти (Булгаков, Мандельштам, Ахматова, Набоков), Гумилев, расстрелянный в 1921 году по подлому и конъюнктурному обвинению в контрреволюционном заговоре, был попросту запрещен. Негласный запрет на имя и творчество Гумилева продержался более полувека. Лишь в 1990-е годы он вновь занял подобающее ему место в литературной истории страны.

В этом сборнике литературная биография Гумилева представлена в двух измерениях – в более известной широкому читателю поэтической ипостаси и менее известной – прозаической . Наверное, мало кто знает, что проза всегда занимала довольно важное место в творчестве выдающегося русского поэта начала ХХ века. В письме от 1 февраля 1907 года двадцатилетний Гумилев писал Валерию Брюсову: «Идей и сюжетов у меня много. С горячей любовью я обдумываю какой-нибудь из них, все идет стройно и красиво, но когда я подхожу к столу, чтобы записать все те чудные вещи, которые только что были в моей голове, на бумаге получаются только бессвязные отрывочные фразы, поражающие своей какофонией. И я опять спешу в библиотеки, стараясь выведать у мастеров стиля, как можно победить роковую инертность пера». И еще Гумилев писал мэтру о своем увлечении французскими хрониками и рыцарскими романам: он даже намеревался написать «модернизированную повесть в стиле ХIII или XIV века» . Этим замыслам, правда, не суждено было осуществиться, и от них остались лишь интригующие осколки – фантазии восторженного почитателя европейской классики. Интересно, что многие сюжеты ранней лирики Гумилева варьировались им в новеллах или, точнее, литературных сказках, написанных по мотивам прочитанных в детстве и юности книг. Был момент, когда Гумилев решил издать свои ранние новеллы отдельной книгой: в августе 1908 года газета «Русь» анонсировала выход первого тома «Рассказов» Гумилева, печатавшихся в периодике на протяжении всего этого года, однако издание так и не осуществилось. По-видимому, из-за того, что сам Гумилев относился – и в начале своего творческого пути и впоследствии – к собственным опытам в прозе не слишком серьезно: всего лишь как к старанию «победить роковую инертность пера», чтобы воспользоваться плодами этой победы в поэзии – искусстве «высокого косноязычия».

О. А.

Я конквистадор в панцире железном,Я весело преследую звезду,Я прохожу по пропастям и безднамИ отдыхаю в радостном саду.Как смутно в небе диком и беззвездном!Растет туман… но я молчу и ждуИ верю, я любовь свою найду…Я конквистадор в панцире железном.И если нет полдневных слов звездам,Тогда я сам мечту свою создамИ песней битв любовно зачарую.Я пропастям и бурям вечный брат,Но я вплету в воинственный нарядЗвезду долин, лилею голубую.

Я знаю, что ночи любви нам даны

И яркие, жаркие дни для войны.

Н. ГумилевС тобой я буду до зари,Наутро я уйдуИскать, где спрятались цари,Лобзавшие звезду.У тех царей лазурный сонЗаткал лучистый взор;Они – заснувший небосклонНад мраморностью гор.Сверкают в золоте лучейИх мантий багрецы,И на сединах их кудрейАлмазные венцы.И их мечи вокруг лежатВ каменьях дорогих,Их чутко гномы сторожатИ не уйдут от них.Но я приду с мечом своим;Владеет им не гном!Я буду вихрем грозовым,И громом, и огнем!Я тайны выпытаю их,Все тайны дивных снов,И заключу в короткий стих,В оправу звонких слов.Промчится день, зажжет закат,Природа будет храм,И я приду, приду назадК отворенным дверям.С тобою встретим мы зарю,Наутро я уйдуИ на прощанье подарюДобытую звезду. Юные, светлые братьяСилы, восторга, мечты,Вам раскрываю объятья,Сын голубой высоты.Тени,

кресты и могилыСкрылись в загадочной мгле,Свет воскресающей силыВластно царит на земле.Кольца роскошные мчатся,Ярок восторг высоты;Будем мы вечно встречатьсяВ вечном блаженстве мечты.Жаркое сердце поэтаБлещет, как звонкая сталь,Горе не знающим света!Горе обнявшим печаль! Откуда я пришел, не знаю…Не знаю я, куда уйду,Когда победно отблистаюВ моем сверкающем саду.Когда исполнюсь красотою,Когда наскучу лаской роз,Когда запросится к покоюДуша, усталая от грез.Но я живу, как пляска тенейВ предсмертный час больного дня,Я полон тайною мгновенийИ красной чарою огня.Мне все открыто в этом мире –И ночи тень, и солнца свет,И в торжествующем эфиреМерцанье ласковых планет.Я не ищу больного знанья,Зачем, откуда я иду;Я знаю, было там сверканьеЗвезды, лобзающей звезду.Я знаю, там звенело пеньеПеред престолом красоты,Когда сплетались, как виденья,Святые белые цветы.И, жарким сердцем веря чуду,Поняв воздушный небосклон,В каких пределах я ни буду,На все наброшу я свой сон.Всегда живой, всегда могучий,Влюбленный в чары красоты.И вспыхнет радуга созвучийНад царством вечной пустоты. На небе сходились тяжелые, грозные тучи,Меж них багровела луна, как смертельная рана,Зеленого Эрина воин, Кухулин могучий,Упал под мечом короля океана Сварана.И волны шептали сибиллы седой заклинанья,Шатались деревья от песен могучего вала,И встретил Сваран исступленный, в грозе ликованья,Героя героев, владыку пустыни Фингала.Друг друга сжимая в объятьях, сверкая доспехом,Они начинают безумную, дикую пляску,И ветер приветствует битву рыдающим смехом,И море грохочет свою вековечную сказку.Когда я устану от ласковых, нежных объятий,Когда я устану от мыслей и слов повседневных –Я слышу, как воздух трепещет от гнева проклятий,Я вижу на холме героев, могучих и гневных. Мой замок стоит на утесе крутомВ далеких, туманных горах,Его я воздвигнул во мраке ночном,С проклятьем на бледных устах.В том замке высоком никто не живет,Лишь я его гордый король,Да ночью спускается с диких высотЖестокий, насмешливый тролль.На дальнем утесе, труслив и смешон,Он держит коварную речь,Но чует, что меч для него припасен,Не знающий жалости меч.Однажды сидел я в порфире златой,Горел мой алмазный венец –И в дверь постучался певец молодой,Бездомный, бродячий певец.Для всех, кто отвагой и силой богат,Отворены двери дворца;В пурпуровой зале я слушать был радБезумные речи певца.С красивою арфой он стал недвижим,Он звякнул дрожащей струной,И дико промчалась по залам моимГармония песни больной.«Я шел один в ночи беззвезднойВ горах с уступа на уступИ увидал над мрачной бездной,Как мрамор белый, женский труп.Влачились змеи по уступам,Угрюмый рос чертополох,И над красивым женским трупомБродил безумный скоморох.И, смерти дивный сон тревожа,Он бубен потрясал в руке,Над миром девственного ложаПлясал в дурацком колпаке.Едва звенели колокольца,Не отдаваяся в горах,Дешевые сверкали кольцаНа узких, сморщенных руках.Он хохотал, смешной, беззубый,Скача по сумрачным холмам,И прижимал больные губыК холодным девичьим губам.И я ушел, унес вопросы,Смущая ими божество,Но выше этого утесаНе видел в мире ничего».Я долее слушать безумца не мог,Я поднял сверкающий меч,Певцу подарил я кровавый цветокВ награду за дерзкую речь.Цветок зазиял на высокой груди,Красиво горящий багрец…«Безумный певец, ты мне страшен, уйди».Но мертвенно бледен певец.Порвалися струны, протяжно звеня,Как арфу его я разбил,За то, что он плакать заставил меня,Властителя гордых могил.Как прежде, в туманах не видно луча,Как прежде, скитается тролль,Он, бедный, не знает, бояся меча,Что властный рыдает король.По-прежнему тих одинокий дворец,В нем трое, в нем трое всего:Печальный король, и убитый певец,И дикая песня его.