Глубокий рейд

Федоров Павел Ильич

– Здра...!!!
– рванулось в воздухе громкое, отчетливое, мощное тысячеголосое приветствие. От слитного гула голосов надломилось строевое спокойствие коней, по звону стремян, по колыханию длинных рядов ясно ощутилось, как они встревоженно переступали с ноги на ногу.

Над опушкой зеленеющего леса поднимается черная туча галок. Они кружатся над головами с беспокойным криком и исчезают за темной полосой перелеска.

Каждый вьюк, каждый пулемет, каждую винтовку командир кавгруппы проверяет лично.

Лицо

его то озаряется улыбкой, то сурово хмурится. Ничто не может ускользнуть от его проницательного глаза.

– Котелки убрать в вещевые мешки. Сверху привязывать нельзя. В лесу зацепить веткой - шум, звон. Вдруг придется ехать у немцев под носом? Стремена, колечки обмотать тряпками... Сколько у тебя патронов? спрашивает он у молодого кубанца.

– Шестьсот, - отвечает казак.

– Добре, - удовлетворенно кивает Доватор.
– Гранат?

– Четыре.

– Возьмешь больше - не пожалеешь!..

Лихо подкатывает пулеметная тачанка. Крутой подбородок ездового, затянутый ремнем от каски, упирается в грудь. Он едва сдерживает четверку серых коней.

– Эк раскормил!
– Лев Михайлович мрачнеет.

Майор Осипов что-то взволнованно шепчет начальнику штаба полка, высокому худощавому капитану, и показывает командиру пулеметного эскадрона из-под бурки кулак.

– Слушай, Осипов, - говорит Доватор.
– Ты что - решил церемониал устроить? Почему пулеметы на тачанках, а не во вьюках?

– Будет сделано, товарищ полковник!
– козыряет Осипов.
– Готовим специальные...

Но Доватор не слушает его, подходит к тачанке и стаскивает брезент.

– Как работает?
– кивая на пулемет, спрашивает он у первого номера.

– Отлично, товарищ полковник!
– отвечает пулеметчик Криворотько. Лицо у него широкое, скуластое, из-под каски смотрят серые улыбающиеся глаза.

– Сейчас посмотрим!
– Доватор уверенно поворачивает затыльную плашку пяты и поднимает крышку. Боевая пружина, отлично смазанная, выползает из коробки и бесшумно падает на брезент. Лев Михайлович берет в руки стальную спираль, привычным движением вставляет на место. Он с улыбкой смотрит на Криворотько и, прищурив один глаз, говорит: - Умная машинка!..
– Вставляет побрякивающую патронами ленту и, переведя пулемет на зенитную установку, нажимает спусковой рычаг.

Прозрачный августовский воздух разрывает очередь.

Храпят, трясутся встревоженные кони, яростно грызут трензеля и горячо топчут копытами землю. Но ездовой, вытянув руки, еще крепче упирает в грудь подбородок и, все натягивая вожжи, выворачивает в стороны лебединые шеи коней.

Доватор спрыгивает с тачанки, вытирает руки тряпкой и говорит:

– Пулеметы в отличном состоянии. Но где вьюки, товарищ командир полка? Вперед, тачанки!
– кивает он Криворотько. Нравится ему этот бравый пулеметчик.

–

Вперед!
– командует Криворотько. От восторга у него розовеют щеки, еще ярче блестят глаза. Он ловко прыгает на тачанку, молодецки козыряет Доватору.

– Вперед!
– повторяет команду ездовой. Взмывают кони, под копытами вихрится пыль.

Спецподразделения проверяет подполковник Андрей Карпенков.

– Разведчики?

– Так точно, - отвечает немолодой казак Филипп Афанасьевич Шаповаленко. Он держит под уздцы кофейной масти дончака и нежно поглаживает ему ноздри, отгоняя веткой липнущих к нему мух.

– Ты куда служить пришел?
– огорошивает его вопросом подполковник и недобро щурит глаза.

– Як куда? В Червону Армию!
– отвечает Шаповаленко.

– А Червона Армия тоби ярморок чи шо?

Шаповаленко смущенно молчит.

– Ты волов куповаты прийшов або фашистов бить?

– Бить фашистов!

– Добре, - соглашается Карпенков.
– А чего же ты, милый, заправлен, як цыган в Кущах на ярманцы? Бачьте, на кого вин похож. Пояс на пупу, штаны грязные и съихалы...

Шаповаленко виновато оглядывает себя и торопливо одергивает гимнастерку. Вид у него действительно неказистый. Стряслась с ним накануне беда. Послал его старшина в деревню - взять проводника и осмотреть дорогу, по которой можно было бы вывозить принятое у колхоза сено. В проводники ему дали престарелого деда-пасечника Сергея Ивановича. На обратном пути он затащил Филиппа Афанасьевича к себе на пасеку и угостил такой брагой, что через час оба они воспылали воинственным духом. Сидя за столом и размахивая руками, приятели старались перекричать друг друга.

– Немец - сукин сын! Куда ж вы его пущаете, а?
– упрекал Сергей Иванович.

– Як пущаем, як? Это ж, говорят, стратегия!
– оборонялся Филипп Афанасьевич.
– Мы що, не поколотим его? Нет, скажешь?
– кричал он, стуча по столу кулаком.
– Порубаем головы вместе с чупрыной!..

На прощанье дед заставил Филиппа Афанасьевича выпить еще, насовал ему в переметные сумы огурцов, луку, картошки, даже положил здоровенный красный бурак и дал в руки полный горлач меду, который Филипп Афанасьевич по дороге разбил о переднюю луку, выпачкался сам и обмазал медом дончака.

Вернулся он поздно, в сумерках ничего не разглядел, а утром привести себя в порядок не успел, даже не смог как следует привьючить попону и шинель.

– Разве так вьючат? Концы тренчиков торчат, как шавкины уши! распекал его Карпенков, тыча плеткой в переметки.
– А сюда кавунов напихал, чи що? А ну, кажи!

Шаповаленко молча расстегнул переметные сумы. Вместо патронов там лежали подаренные Сергеем Ивановичем овощи.

– Ба-а!.. Так и знал, що тилько кавунов нема!
– воскликнул Карпенков.