Глубокое бурение [сборник]
Шрифт:
— Что, совсем хозяйство свое распустил? — пеняла баба.
— Ну, дак ведь уду не прикажешь, — мужик старательно отводил глаза от собеседницы.
— Что, буферами тебя поманила, да? Ну и как, с ней лучше, чем со мной?
— Ну, люсь, ну я же мужик.
— А я баба, и что теперь? Ух, как бы дала!.. — баба замахнулась, будто собирается ударить по уду, и мужик собрался в комочек, перепугавшись.
Когда раздосадованная собеседница ушла прочь, мужик обратился к уду:
— Ну, как ты, друг? Эх, горбатый, опять ты меня подвел!
Разговор меж двумя сикараськами оказался настолько прост и понятен, что все физиологические различия между мужиками и бабами разъяснились как-то сами собой.
Тым-Тыгдым не выдержал и сплюнул:
— Как это все антинаучно!
Но на следующий день все оказалось еще лохмаче.
Едва первые лучи светила проникли в пещеру, снаружи донеслись ужасающие звуки. Путешественники в панике выскочили под открытое небо, и тут оказалось, что все местное население столпилось у круглой площадки, ранее замеченной Ыц-Тойболом. Стремный рев издавал надутый кожаный мешок, жестоко выкручиваемый каким-то мужиком.
— Эй, бичи, мы спать хотим, нельзя ли потише? — прикрикнул на толпу Желторот.
Рев прервался, и в наступившей тишине даже Торчок понял, что иногда лучше жевать, чем говорить.
Толпа сикарасек расступилась, и перед экспедицией предстала баба… нет, даже не баба, а целая бабища, которая приказала вчера освободить пленников. Гуй-Помойс, сам весьма крупный, завертел головой, ища пути отступления.
Ноги бабищи, окажись она в городе, кто-нибудь, неискушенный в архитектуре, вполне мог принять за несущие колонны «Держателей Неба», чресла прикрывал лоскут кожи с бахромой. Возможно, лоскут и держался на какой-то веревочке, но в складках необъятного живота не потерялся бы разве Гуй-Помойс. Тем не менее, на этом скрытом пояске висели еще и косички, вплетенные в металлические кольца разной толщины и диаметра.
Над животом колыхалось то, что Желторот назвал буферами, но непонятное грубое слово не могло отразить всего величия и размера непонятных органов бабы. Взгляд рано или поздно задерживался именно на них.
В левой руке ходил ходуном бубен, в правой — резной посох, увенчанный головой рогатой сикараськи. Несмотря на то, что руки тоже не отличались миниатюрностью, в них (как, впрочем, и во всей фигуре бабищи) ощущалась грация и нежность. В целом бабища кого-то очень сильно напоминала, но кого — путешественники понять не могли.
В больших остроконечных ушах звенели в унисон с ручными браслетами серьги, в гриве сверкал гребень, губы, занимающие чуть ли не половину физиономии, не скрывали улыбки, глаза слегка навыкате возбужденно сияли.
Неудивительно, что вчера бабища повергла в эстетический шок всю экспедицию, путешественники и сейчас застыли, будто загипнотизированные.
Мужик, давивший кожаный мешок, возопил:
— Великая Матерь!
Ему ответил нестройный, но тоже громкий хор:
— О, ммать!
— Мать твою, — прошептали ходоки, Раздолбаи, клячи и воин с мудрецом.
Великая Матерь расхохоталась, да так звонко и радостно, что внутри все сладко сжалось и оборвалось. Посох Великой Матери уткнулся в панцирь Гуй-Помойса:
— Ты мне нравишься.
Потом кончик посоха замер перед клювом мудреца:
— И ты…
И оказалось, что все ей нравятся.
Ну, кроме кляч и Раздолбаев.
Диболомы не стали скрывать от Лой-Быканаха, что вины эксцентрика в разрушении половины города нет.
— Произошел необъяснимый катаклизм, — двигал речь Скип. — Блямбе…
— Что?
— Ну, мы так условно называем светило, — объяснил Уй.
— Так вот, Блямбе почему-то не сидится на месте, — продолжил Дуй.
Далее из его речи следовало, что свет Блямбы имеет вес, и этим весом, пока светило находилось в состоянии покоя, все здания в городе были придавлены к плоскости Среды. Едва произошел катаклизм и Блямба начала бродить по небосводу, вектор давления изменился, и поэтому достаточно незначительного толчка, чтобы обрушилась вторая половина города.
— Но, помилуйте, это невозможно! — удивлялся философ. — Эти ваши умозаключения не имеют под собой теоретического обоснования.
— Теоретического, конечно, нет, — согласился с Лой-Быканахом Скип. — Но зато есть практическое подтверждение. Уй, будь ласков, выйди на улицу и подтолкни «Таверну».
Тот не заставил себя долго ждать. Дабы не навлекать на себя подозрений, Уй выскочил из конторы и крикнул толпе сикарасек:
— Держите! Держите! «Таверна» падает.
Инерция мышления сыграла с обывателями злую шутку: пытаясь удержать якобы падающую башню, они обрушили ее, и в мгновение ока весь оставшийся город перестал существовать.
— Убедительно? — щелкнул пальцами Дуй.
— И что же из этого следует?
— Следует? Жить! — неожиданно воодушевился Диболом. — Мы введем план застройки, вместо путаницы лабиринтов и тупиков город превратится в стройную прямолинейную структуру улиц и переулков. Архитектура — это застывшая музыка.
Вернулся Уй:
— Видели, как я их сделал?
— Не отвлекай их, они думают, что такое музыка.
— Гармоничные звуковые колебания, вызывающие глюки, — подсказал Уй.