Глупая сказка
Шрифт:
Меня неприятно задела такая уверенность.
– Почему же ты так считаешь?
– Бабушка говорит – у тебя нет способностей. Ты ленивый. Мало тренируешься. Много отдыхаешь. Лежишь на спине и думаешь. А Бабушка говорит, что думать спортсменам вредно. Почему ты не пошел в писатели? Бабушка же тебе говорила – иди в писатели. Сиди себе да пиши что в голову придет да деньги получай.
– Твоя Бабушка чересчур умная, – не удержался я от критики в адрес Бабушки.
– Да, – сказал Рис уверенно. – Бабушка умная. Она все знает. Я ее всегда слушаться буду. Ты вот не слушался и потому такой бедный.
– Что за чушь! – возмутился
– Чур не драться. За правду не бьют.
– Я и не собирался. Тем более, какой я бедный? У нас есть все, что необходимо.
– Нет, не все, раз денег не хватает.
– Кто тебе вбивает это в голову? Нам вполне хватает денег.
– Ты просто не знаешь.
– Что? – Я был глубоко оскорблен как глава семьи. – Как это не знаю? Я все знаю.
– Ага, все… Только поклянись, что никому… Я тебе как другу.
– Ну… никому…
– Бабушка с каждой пенсии дает Маме по тридцать рублей.
– Гм… Тридцать рублей, – я удивился. – Это зачем же?
– На меня. Чтобы мне лучше жилось.
Вон оно что… Сын открывал отцу семейные тайны… А Мама, значит, молчок. Получает каждый месяц пособие и помалкивает. Выходит, я и в самом деле несостоятельный человек.
Рис покосился на меня. Наверно, по моему лицу было видно, что я сержусь.
– Ладно, – сказал Рис. – Жить можно. Хочешь, я тебе про Дедушку расскажу? Я вижу, ты совсем ничего не знаешь.
– Давай.
Дождь шел ровно, не ослабевая. Он шумел только наверху ели, по лапам же вода спускалась на землю совершенно бесшумно. Только у земли длинные белые нити дождя заигрывали с травой, раскачивали верхушки молодых побегов, шелестели опавшей желтой хвоей. Большая тяжелая капля шлепнулась возле меня на сухой утрамбованный наст и стала расползаться темным бесформенным пятном. Если дождь будет идти долго, наверно, еловая крыша все же не выдержит.
– Так что ты хотел рассказать насчет Дедушки?
– Дедушку скоро выгонят с работы…
– Что ты опять плетешь?
– Чесслово. Он мне сам рассказывал. У него уже есть один строгий выговор.
Я был поражен. Дедушка всю жизнь работал хорошо, на одном месте, имел целую кипу почетных грамот и через два года собирался на пенсию. Ни о каком уходе с работы Дедушки у нас в семье не было и речи.
– За что же его собираются выгнать? – спросил я, чувствуя некоторую неловкость. Как-то нелепо получается: сын больше в курсе семейных дел, нежели отец.
– У него начальник новый. Заставляет его работать «налево», кирпич, доски возить, а Дедушка не хочет. Он хочет после работы со мной играть.
– За это и выговор?
– Не… Дедушка один раз за мной в садик заехал и ребят наших покатал… А начальник как раз мимо ехал на легковушке и увидел… А потом он нас с Дедой засек, когда мы в воскресенье в лес ездили. И хочет выгнать с работы.
– Ничего у него не выйдет, – заверил я.
– Из-за меня Деда с Бабой часто ссорятся. Кем мне быть. Баба хочет, чтобы я стал переводчиком, а Деда – чтобы колхозником. Представляешь? Простым колхозником! Трактористом! Ха-ха! – Рис рассмеялся. – А Деда знаешь как за них заступается! Он сам, когда молодым был, трактористом работал. Деда хочет, чтобы я в селе жил, чтобы у меня дом, огород был, а они бы с Бабой ко мне в гости приезжали. А перед смертью, может быть, и насовсем приехали. Деда хочет на деревенском кладбище лежать. Он говорит, что деревенские кладбища не пашут по сто лет, а городские – как двадцать пять лет, так и перепахивают. Или дома строят, или парк делают. Плохо ведь, когда над тобой дом стоит или танцплощадка будет? Правда ведь? А Деда говорит, что по деревенскому кладбищу только коровы ходят, а коров он не боится, даже приятно. Деда говорит: все что-то живое рядом будет. А Баба всегда сердится. Старым дураком его называет. Она сжигаться хочет…
Войдя в калитку, вооруженные люди рассыпались по двору. Толстяк с ружьем через плечо, судя по повадкам, самый главный, направился к туалету, двое с ружьями в руках подошли к летней печи и стали деловито разглядывать ее. Один тяжело нагнулся и заглянул внутрь, что-то недовольно сказал товарищу.
Остальные трое, топоча сапогами, взбежали на крыльцо, застучали в дверь. Вернее, стучали двое, а третий, с большим охотничьим ножом, пристегнутым к поясу, держался за их спинами и кашлял в кулак сухим кашлем.
Двоих из этих трех женщина знала. Это были местные. Тот, что кашлял, работал егерем в их лесничестве. Второй, садивший кулаком в дверь, был самым страшным для нее человеком. Потом узнала она и толстяка.
Тяжело ступая, женщина вышла на крыльцо.
– Что надо, Захарович? – спросила она.
– Аль не знаешь, чего? – нахально заулыбался Наум Захарович. – Первый год, что ли, замужем? Принимай гостей, Васильевна. – И, нагнувшись к самому уху, шепнул: – Шприц-то пригодился?
Сзади послышался шорох. Я оглянулся. Из травы на меня уставились два пристальных глаза. Два глаза, курносый нос и челка на лбу.
– Смотри, ежик… Только резко не шевелись. Спугнешь.
Рис осторожно повернулся. Ежик быстро глянул на него, сморщил нос, фыркнул, потом опять уставился на меня. Очевидно, по его соображениям, я был главной опасностью. Хотя, конечно, это было не так.
Ежик насквозь промок. С его носа капали светлые капли. На спине у него были наколоты два дубовых листа и маленькое сморщенное яблоко. Наверно, ежик спешил к себе домой, но не успел до дождя, спрятался под какое-то дерево, дерево быстро промокло, и ему пришлось искать более надежное убежище. Маленький водопад, лившийся с еловой лапы, отделял ежика от сухого пространства. Здесь можно отряхнуть лапы от грязи, просушить иголки, отдохнуть. Но два человека успели занять сухое место. Маленький человек еще ничего, не очень страшный, и голова его похожа на ежиную спину: слипшиеся после купания волосы торчали в разные стороны, как иглы, и нос курносый. Но вот большой человек… Сидит, раскинул ноги на половину сухого пространства, волосы гладкие, голос грубый, похож на медведя. Как двинет лапой – мокрое место останется.
Ежик сидел в двух метрах от нас, дрожал, морщил нос и фыркал. Наверно, он подхватил насморк. Дождь барабанил по траве, по листьям молодых березовых побегов, стекал прямо на ежиную спину. Ежик шевелил иголками, но это не помогало. Не защищали от дождя и два листа с яблоком. Ежик поджал правую лапку и умоляюще посмотрел на меня.
– Иди сюда, дурачок, – сказал я.
– Кис, кис, кис, – позвал Рис и поманил пальцем.
Ежик вздрогнул всеми иголками, прижал их и быстро-быстро засеменил лапками в сторону корня, под которым виднелось темное отверстие, набитое желтыми сухими иголками.