Глядя в будущее. Автобиография
Шрифт:
Однако в субботу во второй половине дня до Пита Тили стали доходить слухи о том, что в средней школе собираются появиться и другие претенденты: или для того чтобы выйти на сцену, или чтобы провести пресс-конференцию.
"Это Джон Сирс, — сказал Пит. — Он обзванивает их, пытаясь уговорить, чтобы они пришли".
Я ничего не понимал. Ведь именно Сирс и другие советники Рейгана, которые первоначально хотели исключить других кандидатов, настаивали на обратном. "Это дискуссия, спонсором которой согласилась выступить "Телеграф", — сказал я Питу. — Сейчас мы не можем изменить правила".
"Все, о чем я говорю, — это то, что я слышу, — сказал Пит. — Нет никаких сведений о том, что произойдет, когда мы приедем туда вечером".
Случилось же так, что другие кандидаты — Боб Доул, Говард Бейкер, Джон Андерсон, Фил Крейн — появились там, как и предсказывал Пит, и их неожиданное появление дало толчок к политической цепной реакции.
События
Сирс ушел. Джон Брин, ведущий дискуссии, в это время говорил представителям прессы, столпившимся в коридоре, что его газета запланировала дебаты двух кандидатов и что он не поддастся давлению их расширить. Таким было его настроение, когда мы поднимались по ступенькам к сцене: первым Брин, затем я, потом Рейган, за которым следовали Доул, Бейкер, Андерсон и Крейн.
Тут же из аудитории раздались возгласы, призывающие дать остальным кандидатам возможность участвовать в дискуссии. Однако Джон Брин держался твердо. Когда Рейган начал излагать свою позицию по этому вопросу, Брин вмешался, приказав звукооператору "выключить микрофон м-ра Рейгана". Это было ошибкой. Ему нельзя было говорить такое. Если Брин забыл, что Рейган финансировал дискуссию, то Рейган помнил это. Его инстинктивно вырвавшаяся фраза: "Я заплатил за этот микрофон, м-р Грин", сделала все последующее неважным, включая нашу двустороннюю дискуссию, начавшуюся после того, как другие кандидаты в конце концов сдались и покинули сцену.
Общее политическое мнение после этого события свелось к тому, что я допустил существенную ошибку не тем, что сказал что-то лишнее, а потому, что не сказал необходимого. Я чувствовал, что моя позиция была прочна: основные правила дискуссии были уже установлены и я намеревался следовать именно им. Однако то, чему я научился в тот вечер и чего не знал раньше, состояло в том, что политические кампании имеют свои собственные уникальные правила. По мнению общественности, было несправедливо исключать других кандидатов. И лишь позже я понял, что было бы лучше, если бы я сказал Джону Брину: если губернатор Рейган не против, я не возражаю против того, чтобы другие кандидаты придвинули свои стулья и присоединились к дискуссии.
Ну, а если бы я так и поступил? Изменился бы результат первичных выборов в Нью-Гэмпшире? Маловероятно. Цифровые данные, с которыми мы познакомились после голосования, показывали, что Рейган был нацелен на полную победу еще до инцидента в Нашуа.
На первичных выборах в Нью-Гэмпшире 26 февраля Рейган получил 50 процентов голосов. Я был вторым с 23 процентами. Все остальные претенденты далеко отстали. Наконец-то началось соревнование двух делегатов, к которому мы стремились. Однако по мере того, как Рейган одерживал победы на первичных выборах на Юге и Среднем Западе, пресса заранее предсказала результат кампании: Рейган обеспечил себе выдвижение от республиканской партии.
Почему же я все еще участвовал в гонке? Действительно ли я собирался стать вице-президентом?
Этот вопрос возникал практически на каждой пресс-конференции. В политических кругах распространился слух, что я использовал избирательную кампанию как средство завоевания второго места в бюллетене. Какая другая причина могла бы заставить соперника упорно цепляться за безнадежное дело?
Мой ответ — не только прессе, но и моей команде — состоял в том, что мое положение не было столь безнадежным, как оно выглядело. Мы аккуратно тратили деньги, и даже после Нью-Гэмпшира в нашем фонде еще было около трех миллионов. Сконцентрировав наши усилия на ключевых штатах, мы могли надеяться на такой же прорыв, как и в Айове. Всегда был шанс, что команда Рейгана совершит тактическую ошибку, а мы сможем преподнести еще один сюрприз.
Когда по системе громкого оповещения нашего самолета транслировалась песня Кенни Роджера "Картежник" и музыка подходила к строке "Ты должен знать, как их держать, и должен знать, как их бросать", мы пели все. Чтобы доказать скептически настроенной прессе, что мы все еще боремся, я заимствовал еще одну фразу из рекламы баскетбольной команды "Вашингтон буллите" в финале чемпионата США 1979 года: "Пока эта толстая леди поет, опера еще не закончена".
Это делалось не только для прессы или для того, чтобы поддержать моральный дух моей команды (или мой собственный).
Я был и остаюсь оптимистом, убежденным в том, что, какой бы плохой ситуация ни казалась, из нее может получиться что-нибудь хорошее. Это врожденная черта моей натуры. Но если оптимизм является плюсом для человека, проходящего трудный этап в обычной жизни, то, как я обнаружил, он может создать для кандидата в президенты определеннее проблемы, причем не тактические, а общего плана.
В моем случае оптимизм означал, помимо прочего, провозглашение лозунгов "большой момент" и "Америка должна быть готовой к 80-м годам". Доброжелательные друзья пытались давать мне советы и в этой области. Они говорили, что это были чисто снобистские выражения [55] , которые создавали впечатление, будто в моей кампании нет никакой сути, и если я потеряю однажды момент движения, я потеряю все.
55
Обвинения в снобизме и элитаризме сопровождали меня на протяжении всей избирательной кампании и даже после нее. Один эксперт по связям с общественностью советовал мне не носить рубашки оксфордского стиля, чтобы избежать упрека со стороны прессы, будто я принадлежу к "элите". Узнав, что я не надевал таких рубашек уже больше чем двадцать лет, они переключали свое внимание на мои полосатые ремешки для часов. Критике подверглось также то, что я играл в теннис. После того как я объяснил, что больше занимаюсь бегом трусцой, чем теннисом, один из политических репортеров сказал, что бег трусцой представляет неудачную политическую стратегию (лично мне казалось, что он является физическим упражнением), так как это создает впечатление, будто я выставляю себя "как кандидат в команду на Олимпийские игры, а не в президенты". Такая же реакция последовала, когда мой пресс- секретарь, отвечая на вопросы, рассказал о моем увлечении популярной музыкой вплоть до стиля кантри-вестерн. Некоторые авторы, несмотря на то что я прожил в Техасе больше 30 лет, пришли к заключению, что я выставлял себя любителем музыки кантри-вестерн лишь для того, чтобы избавиться от обвинения в "элитаризме". В конце концов я спросил одного из специалистов по средствам массовой информации, почему — хотя они и учились в университетах "Лиги плюща" — два Рузвельта, два Тафта и Джон Ф. Кеннеди не были обвинены в принадлежности к "элите", когда выставляли себя кандидатами в президенты. Тот ответил, что не знает, почему так было, но что в моем случае эти обвинения были связаны с "предвзятостью"; это привело меня к выводу, что мне придется смириться с глупым обвинением в заговоре с целью захватить правительство и терпеть это обвинение впоследствии. — Дж. Б.
После Нью-Гэмпшира критика в адрес моей предвыборной кампании достигла пика: меня обвинили в том, что у меня не было "видения будущего".
Эта критика не была обоснованна. Мой взгляд на будущее Америки — на то направление, в котором я хотел вести страну, — разъяснялся в дюжине речей и программных выступлений на протяжении всей кампании.
Это был (и есть) взгляд, сформированный моей политической философией — консервативной философией, основанной на идее, что Америка является маяком надежды для мира и маяком свободы, справедливости и благоприятных возможностей для всех своих граждан.
За рубежом это означает уважение наших обязательств по отношению к нашим друзьям и союзникам, а также обеспечение интересов Америки с помощью политики с позиции силы. Говоря словами, произнесенными при инаугурации Джоном Ф. Кеннеди, надо было быть достаточно сильными, чтобы "никогда не вести переговоров из страха" и "никогда не бояться вести переговоры".
Здесь же, в Соединенных Штатах, это означает признание правительства в качестве последнего, но отнюдь не первого средства в решении разных проблем. Я верю, как верили Джефферсон и Линкольн, что единственная задача правительства — это сделать для людей то, что они не могут сделать для себя сами; что политическая и социальная свобода связана с экономической свободой и что истинная роль президента состоит в том, чтобы разработать внутреннюю социальную программу для улучшения качества жизни американцев с помощью свободного, конкурентного рынка не только товаров, но и идей.