Гнев Гефеста(Приключенческая повесть)
Шрифт:
Тоня приехала через два месяца.
Меня как спортсмена-парашютиста после окончания института вместе с Игорем Арефьевым призвали в армию и направили в летно-испытательный центр под начало Веденина и Скоросветова.
Семейная жизнь не заладилась сразу же. То, на что я раньше не обращал внимания — властолюбие жены, — теперь постоянно угнетало меня, выводило из себя. Ко всему, Антонина оказалась эгоистичной, расчетливой и жестокой.
— Пока у нас не будет собственной квартиры (мы снимали небольшую комнатенку), о детях и думать не стану, — категорично заявила она.
Особенно отношения обострились после приезда тещи.
— Разве о таком для тебя счастье я мечтала? — причитала мать. — Жить в чужом углу, в тесноте и недостатках. Мы не можем допустить, чтобы наша единственная дочь скиталась по чужим углам. Завтра я напишу отцу — он привезет денег…
Через год мы переехали в двухкомнатную кооперативную квартиру. Но это еще более разделило нас, внесло отчуждение. Антонина при малейшем поводе напоминала мне о благодетельстве родителей, бесконечно жаловалась на нехватку денег, требуя, чтобы я отдавал все до копейки. Себе же ни в чем не отказывала — любила вкусно поесть и красиво одеться. За два года она раздобрела, щеки налились румянцем, делая ее еще красивее. Друзья говорили о ней: «У тебя жена — сущее золото».
Я тоже иногда называл ее «мое золотце», и она, зная, какой смысл я вкладываю в это слово, сверкала глазами-молниями и в один миг превращалась в злую психопатку.
Я стал позже возвращаться домой, махнул рукой на ее пристрастие к «дефициту», к тому, что наша квартира с мельхиорами и хрустальными сервизами, с мебелью модерн превратилась в музей, где ни до чего нельзя было дотронуться и из-за чего у нас перестали бывать друзья, — я смирился с этим. Но смириться с тем, что она ни во что не ставила мою профессию и меня самого, было не под силу. Она знала, что каждый испытательный прыжок — это предельное напряжение нервов, игра со смертью, но ни разу не спросила, как прошло испытание, трудно ли было, ни разу не сказала в путь доброго слова. А когда я однажды завел разговор, не перейти ли в инженеры, она с насмешкой заметила:
— Если твои ноги устали и ты хочешь заставить работать голову… Только жаль, слишком разно оценивают их труд…
За три года совместной жизни я хорошо узнал свою жену: она была неглупой и хитрой женщиной, умела скрывать истинные намерения, однако жадность выдавала все ее ухищрения.
Но я терпел. Мужественно, безропотно. До того случая, когда меня спеленало стропами…
Тогда я напился во второй раз. А дома меня ждал трамтарарам.
— Убирайся из моей квартиры, — заявила жена.
И я ушел. Сунул в свой дорожный чемодан, с каким улетал на полигон, бритвенный прибор, мыло, зубную щетку и оставил сверкающую хрусталями и мельхиора-ми квартиру. Навсегда.
А некоторое время спустя вдруг приехала Ольга. И выяснилось, что подсевший ко мне на станции Таловая инвалид был не кто иной, как отец Александра Лободы, школьного друга Ольги. Когда я сказал, к кому еду, он сразу смекнул, кто я: в деревне секретов не водят, и о том, что у Ольги есть друг в Москве, он слышал от сына. Вот старик и смекнул, как помочь своему чаду избавиться от опасного соперника. Ольга, получив мое письмо, поплакала, покручинилась и, назло изменнику, согласилась стать женой Александра. Но жизнь у них тоже не сложилась.
…Облака разорвались, и в салон брызнуло яркое южное солнце. Внизу виднелись горы с покрытыми снегом вершинами, а через несколько минут впереди показалось море, синее, как небо, с чуть заметной черточкой у горизонта.
Самолет пошел на посадку.
Оля поджидала в аэропорту. Ей удалось снять номер в гостинице, и мы нашу встречу и мой отпуск отметили в шикарном ресторане. Два дня мы блаженствовали, впервые я чувствовал себя легко и свободно и спал крепким сном измученного тяжелой работой человека. А на третий под утро мне приснился страшный сон, будто я падаю с раскрытым парашютом, который почему-то не держал меня, а стремительно несся к земле, словно полотно было лишь видимое, нереальное.
А вокруг меня кружил Игорь и назидательно повторял: «Ты предал нашу дружбу, поступился совестью, и вот к чему это привело». Я хотел возразить, сказать что-то в оправдание, но слова застревали в горле.
— Ты тоже разобьешься! — все же крикнул я.
Игорь усмехнулся:
— Возможно. Но я все-таки довел дело до конца. А ты струсил, утаил от меня главное.
— Несчастный интеллигентик! — разозлился я и поддал друга ногой. Но нога вдруг попала в стропы, ее закрутило и дернуло так, что я проснулся от боли. Потрогал ее у бедра — боль не утихала. И я вдруг вспомнил! Ногу дернуло там, в небе, в момент испытания «Фортуны». Видимо, не сработал фиксатор, нога вышла за габариты кресла, вот ее и рвануло. Я мгновенно среагировал… То же могло произойти и у Игоря, когда его вращало. А на кинопленку этот момент не попал из-за того, что нога была затенена. Вот почему при катапультировании с манекеном никакого вращения не было — ноги манекена закрепляли наглухо. Вот отчего у меня на душе было муторно — такой провал в памяти! Из-за перенапряжения или… Какая теперь разница…
Завтра Игорь должен лететь на заключительный эксперимент, за два звука… Как же быть? Удар будет сильнее вдвое… Надо немедленно сообщить Веденину, Скоросветову…
При воспоминании о временно исполняющем обязанности начальника летно-испытательной станции на душе стало муторно, как тогда, после приземления. И я понял почему: он засыпал меня льстивыми словами, не давая собраться с мыслями — закрыл рот премиальными и обещанным орденом. А попробуй теперь объяснить…
Я так расстроился, что из груди невольно вырвался стон.
Ольга открыла глаза.
— Что с тобой, милый?
— Нога болит, — соврал я. — То ли растяжение, то ли хондроз.
— Ты что, и ночью, пока я спала, прыгал с парашютом? — пошутила Ольга.
А мне было не до шуток. Хоть в самом деле прыгай с десятого этажа нашей гостиницы, где располагался номер с видом на море.
Я встал и, прихрамывая, подошел к окну. Море было не по-осеннему спокойное, сине-бирюзовое, но какое-то чужое, холодное. Я закурил.
Ольга поднялась на подушке.
— Что с тобой происходит, чем ты угнетен?
— Кажется, я сделал подлость, — признался я.
— Кажется или сделал? — переспросила Ольга, и лицо ее побледнело. Я догадался, что ее напугало.
— Нет, не по отношению к тебе, — успокоил я ее.
— А по отношению к кому?
— К Игорю.
— К твоему лучшему другу?
— Да. Собственно… я и сам ни о чем не подозревал. Только вот сегодня память каким-то чудом восстановила то, что было при испытании. Если бы нога не заболела, и не вспомнил бы.