Гнев Гефеста(Приключенческая повесть)

Черных Иван Васильевич

Дорога поднималась все выше в горы, облака здесь висели над самой землей и цепляли своими космами за колючие деревья с пожелтевшими и наполовину облетевшими листьями. Временами сыпал мелкий осенний дождь. Дорога, казалось, полита маслом, а Валера почти не сбавлял скорость. Хорошо еще, что попутных и встречных машин было мало, и Веденин молчал, давая полную волю шоферу. Его даже начало клонить в сон — хороший признак: значит, нервы пошли на успокоение, значит, появилась надежда оправдать себя и катапульту.

С чего же начать разговор с Шубенко? Прежде

всего надо выяснить, как умирал Арефьев, говорил ли что-нибудь или хотя бы делал попытку; или умер, не приходя в сознание? Кое-что Веденину удалось уточнить: капельки воды, оказавшиеся в бронхах Арефьева, попали ему через вдыхательный клапан скафандра — при закрытом щитке, когда атмосферное давление обеспечивает дыхание, клапан открывается… Значит, Арефьев либо запутался в стропах парашюта, потому не открыл щиток, либо, как считает Петриченков, был уже без сознания…

Да, надо последние минуты жизни Арефьева восстановить до мельчайших подробностей. И разговор с Шубенко начать с того, когда он получил распоряжение следовать к месту приводнения, через сколько минут прибыл в намеченный квадрат, сколько потребовалось на спуск лодки и причаливание ее к пострадавшему, сколько ушло времени на подъем пострадавшего в лодку и доставку его на корабль. Если Шубенко почувствует, что его могут обвинить в медлительности, неоперативности, он выложит все…

Веденину в этот день (и не только в этот) явно не везло: катера Шубенко у причала не оказалось. Пока выясняли, где он, и начальник погранзаставы, по просьбе которого катер ушел в море, принимал меры по его возвращению, пошел третий час. После восемнадцати тридцати с полигона на свой аэродром могут не выпустить — надо сесть до наступления темноты, а туда добираться минимум часа два. Веденин нервничал. Чтобы как-то скоротать время, пригласил Валеру перекусить. Нашли невдалеке неказистое кафе, заказали сосиски, кофе. Есть Веденину не хотелось, несмотря на то, что утром он подзаправился только бутербродом с кофе. Зато Валера уплетал за обе щеки. Невысокого роста, плотный, с крепкими выступающими скулами, он чем-то походил на Батурова, такой же подвижный, энергичный, беззаботный.

— Нравится тебе твоя шоферская профессия? — поинтересовался Веденин.

— А чо, клевая профессия, — засмеялся Валера. — На гражданке — калымная. Крути знай себе баранку. Летчиком, конечно, выгоднее. Или, скажем, испытателем. И интереснее. Дак за интерес, может, жизнью надо платить. Вот у нас неделю назад кокнулся один, и поминай как звали.

— Испытатель? — прикинулся Веденин простачком.

— Испытатель, — утвердительно кивнул Валера. — Катапульту какую-то сверхуникальную испытывал.

— И что же с ним?

— А кто его знает. Опустился на парашюте, к нему подплыли, а он мертвый. Наверное, сердце не выдержало.

— Это кто же тебе рассказывал?

— Хлопцы наши. А им — Шубенко, он сам из воды вытащил того испытателя.

Интересно, так ли Шубенко изложил этот случай? Вряд ли. Какой смысл ему искажать суть? А может, смысл был?

— Ты Шубенко знаешь?

— А кто ж его не знает, — весело заулыбался Валера. — На всем побережье — туз бубновый.

— Туз бубновый? А что это означает? — не понял Веденин.

— А то, что Борис Георгиевич — самый нужный человек. Он все достать умеет, все вопросы уладит. А рыбак какой! Когда приезжает большое начальство и хочет рыбкой побаловаться, кличут Бориса Георгиевича. Вот и сегодня, думаете, где он? Кого-нибудь на рыбалку повез.

Настроение у Веденина еще более испортилось. Вот ведь как: получил указание начальника полигона никуда не отлучаться и чихал на него. Знает, что начальник полигона ничего ему не сделает, даже выговора не объявит, потому как сам пользуется его услугами, — Борис Георгиевич туз бубновый!

Веденин дождался, когда Валера закончил обедать, расплатился и поспешил к причалу. Еще издали увидел силуэт знакомого катера, и гнев его пропал.

Шубенко лихо пришвартовал катер. Загорелый так, что брови на кирпичного цвета лице выделялись пучками выгоревшей травы, улыбающийся, ступил на пристань и протянул руку Веденину. Тому ничего другого не оставалось, как ответить.

— Здравия желаю, Юрий Григорьевич, — пробасил мичман. — Каким это ветром вас к нам в такую ненастную погоду занесло?

— Северным, северным, Борис Георгиевич, — холодно ответил Веденин. — Разве вас не предупредили, чтобы вы никуда не отлучались?

— Почему не предупредили, Юрий Григорьевич? Предупредили. Только беда в том, что мичман Шубенко один, а начальников много. Начальник полигона приказал ждать, а начальник погранзаставы приказал переправить на мыс двух военных. По уставу — выполняется последнее приказание…

Да, устав этот служака знает, все делает — комар носа не подточит: «Мне приказали… я выполнял…» Но на всякого мудреца, говорят, довольно простоты. Посмотрим, как он запоет в другой ситуации.

— Пройдемте на катер, — тоже приказным тоном сказал Веденин и ступил на трап. — Где мы с вами можем поговорить, чтобы нам никто не мешал?

— Да… в любом месте, — сразу сник мичман. — Хоть в моем кубрике. А, собственно, что случилось?

— Потом объясню. Принесите вахтенный журнал.

— Есть! — вытянулся мичман, еще более обескураженный, и неохотно поплелся на мостик.

Веденин подождал его, пропустил как хозяина вперед и спустился за ним в кубрик. Сел за столик. Шубенко стоял, держа журнал под мышкой.

— Давайте сюда, — протянул руку к журналу Веденин.

Шубенко взял журнал из-под мышки, но отдавать не торопился.

— Двадцать восьмое сентября. Давайте, я сам разберусь.

Шубенко неохотно протянул журнал.

Веденин нашел нужные записи: «8.26 — отдали швартовы, вышли из бухты, 8.30 — установили связь с „Поляной“. 8.57 — увидели самолет. 9.00 — „Альбатрос“ отделился от самолета. 9.08 — приводнился „Альбатрос“. 9.16 — вышли в заданную точку: широта… долгота… 9.21 — спустили шлюпку на воду. 9.29 — подошли к „Альбатросу“. 9.38 — подняли „Альбатроса“ на борт шлюпки…»