Гнев Перуна
Шрифт:
Не помнил Брайко, как оказался на улице. И уже когда от мокрых сапог дрожь начала бить его тело, увидел над собой звёздное небо.
Что делать? Как сбросить с себя давящую петлю неизбежности?
Оглянулся вокруг, понял, что стоял под горой, на которой возвышался дом боярина Путяты. Чёрный шлем башни его терема упирался в звёздное небо. В другом ряду окон, в сенцах, мерцали огоньки. Наверное, боярин пирует, его гости расселись на коврах, едят на золотых и серебряных тарелях... Хотя бы одну такую тарелю или кружку раздобыть — все долги оплатил бы... Но се — татьба, разбой... Поймают — сгниёт в яме.
В груди у Брайка что-то нестерпимо жгло.
Ведь он — холоп обельный... раб... раб... Один ему конец — живьём сгнить в порубе иль сгнить в рудниках далёкого Египта или Византии. Какими же грехами согрешил пред Богом небесным и богами земными? Почему они так дружно отвернулись от него? И от других бедняков? Может, из-за того всё, что изменили своей вере, отшатнулись от сил земных... Может, и новый Бог не принял их в своё лоно, ибо не верил ему искренне, и старые отвернулись, ибо предали их...
Добрые старые боги! Простите им, грешным. Вы учили людей любить землю, деревья, травы, солнце, жизнь. Вы учили любить окружающий мир и в этом мире искать людское счастье... Но что сделали люди? Продали вашу бесхитростную мудрость, изгнали из храмов. А за что? — за призрачное счастье властвования сильного над слабым, за сказку о счастье небесном, где ожидает праведника бездумность и сытость... Жестоки искупления за грехи на земле и в потустороннем мире — в аду, наказанье, страх... Вот что принесла новая вера человеку вместо любви...
Всего бойся, человек: бойся князя, бойся боярина, бирича, тиуна, емца... бойся двораков загребущих и лукавых... Бойся тех, кто прислуживает им и пользуется их властью — купчин, мздоимцев, монахов, святителей-попов... Все лезут в твои карманы или в твою душу... Гребут себе твои достатки, твой труд, твой пот, твою силу, а вместо этого внушают тебе страх. Ко всему и во всём... Такова награда тебе, человек, за измену! Чтобы ты не мыслил ни про что — кроме страха. Чтобы не радовался жизни, солнцу, воле, а боялся всего. И стал бы рабом собственного страха. Холопом собственной мысли о нём, об этом страхе...
Вот что досталось человеку за забвенье своей веры и своего обычая...
В этот миг Брайко чувствовал себя прозревшим, он понял свою вину, своё предательство — и теперь знал, что ему нужно было выбросить из души страх...
Боярин Путята пирует? Конечно! Холопскую кровушку он будет пить из своих золотых чар, а не заморское вино! Разве он, Брайко, один бьётся в сетях нищеты и страха? Вот выйдет на средину торговой площади да бросит клич: «А кто хочет свою беду в землю затоптать?» — ого сколько люда бросится к нему! Из сел, из городов, из слобод прибегут смерды, ремесленники, холопы, закупы, изгои. Успевай только давать им в руки мечи! Да коней!
Конечно же — лошади нужны в таком деле непременно. Конь — это крылья. Куда захотел — туда и полетел. Вот в конюшнях Путяты сколько лошадей! Десять, или пятьдесят, или пять сотен... А у него, Брайка, ни одного!..
Холодный ночной ветер обдул его лицо, разгорячённое размышлениями о своих обидах. Он почувствовал даже запах свежего конского помёта из конюшен боярина... Брайко взобрался на вал, ощупал руками ограду, начал легонько дёргать жерди, выискивая послабее, чтобы вытащить и пролезть во двор. Наконец оказался по ту сторону ограды. В окнах терема начали гаснуть огни. Наверное, гости сейчас будут выходить на подворье и идти к своим лошадям. Брайко шмыгнул в тень ограды. Кто-то ему вдогонку, кажется, кашлянул. Он забежал за копну сена. Прислушался. Рядом коновязь. Кто-то шумно дышит и хрумкает. Лошадь!.. На морде торба с овсом. Ожидает своего хозяина. Дрожащими руками Брайко развязал узду, закрученную за коновязь. Конь послушно повернул к нему голову, легко переступил ногами. Застоялся, бедняга... Теперь Брайко лихорадочно думал о том, как бы перевести эту лошадь через щель в ограде. Нужно выдернуть побольше жердей.
Начал изо всех сил дёргать ограду. Дрожали руки. Дрожало онемевшее от страха тело. В груди, казалось, остановилось сердце. Ему чудилось, что к нему уже бегут отовсюду челядины и вот-вот схватят его за воротник.
Наконец лошадь могла уже свободно пройти через лаз в ограде. Брайко потащил оброть — лошадь послушно переступила через разбросанные жерди. Брайко облегчённо вздохнул. Куда же теперь? Вниз, во мрак ночи, в кусты... в заросли... где ужами вьются маленькие улочки и проулки подолян... Ближе к Днепру...
Облегчённо потянул ворот свиты. И в это время что-то зашуршало сбоку. Остолбенело всматривался в темень и вдруг увидел — высокая чёрная тень стала рядом с ним. Кто-то видел его. Кто-то всё же шёл за ним.
— Отдай коня, — негромко молвил тот. Густой мужской голос. Лёгкая хрипота в нём. Где-то будто бы слышал его... Вратарь Бравлин, что ли...
Брайко молчал. Тень протянула к нему руки. Конь радостно вздрогнул, повернул голову к незнакомцу.
— Кто ты? — наконец сумел пересилить себя Брайко.
— Беги уж, холоп тамгованый [181] ! Спасайся!
Брайко бросил оброть и покатился с кручи вниз по скользкой холодной земле.
Бежал улицами и закоулками, огородами и дворами, падал в лужи, опять вставал, потерял даже один сапог... но бежал дальше, неизвестно куда... У другого сапога где-то оторвалась подошва... осталось одно голенище... Куда ему бежать?.. Какая-то маленькая хижина жалась к высокой горе. Вдалеке от других. В окошке мерцал огонёк. Из дымаря вился пахучий соломенный дымок.
181
Тамгованый — клейменый.
Брайко легонько постучал в дверь. Услышал какое-то движение. Женский голос испуганно охнул. Наконец дверь слегка приоткрылась:
— Кто?
— Пустите... Замёрз...
— Ох! Да он же босой!.. — удивилась женщина. Двери перед ним распахнулись.
Брайко ввалился в избу и сразу заполнил своим большим телом всё пространство. В печке трещали хворост и солома. В горшочках что-то варилось. Красные искры пламени время от времени дотягивались до дымохода.
В красном углу сидел муж. Белая сорочка на нём отсвечивала розовыми вспышками огня. Он низко наклонился над столом, так что волосы закрывали ему лицо. Его длинные гибкие пальцы быстро что-то мастерили: ощупывали, отглаживали, к чему-то прислушивались.