Гнев Перуна
Шрифт:
Мономах удовлетворённо поднимался на стременах, вглядывался в затянутый мглой зелёный простор. Сколько идут уже, а половцев не видать. Оттеснил их с Поднепровья. До Дона великого покатили свои вежи.
С того времени, когда рать Мономаха жестоко погромила орды на Суде, ханы стали бояться встреч с русичами. Пугают своих детей именем Мономаха. Грозный переяславский князь нагнал страх также и на орды, кочующие в Подонье, в Приазовье и даже около Железных ворот Кавказа. Придёт время, Мономах это знал, певцы-былинники создадут и о нём песни-думы, как он землю Русскую заступил мечом от поганых половчинов. Но при жизни вряд ли дождаться ему заслуженных почестей. Недолгий остался у него срок быть на земле. Отец его,
Вот рядом с ним едет его извечный соперник — Святополк. Болтается в седле его длинное костлявое тело. Ноги чуть не по земле волочатся. Горделиво осматривает воинство. Дождь, сырая мгла не портят ему настроения. Возвращается к своему стольному Киеву победителем. Монахи в монастырях небось уже разучивают новые псалмы и песнопения, дабы прославить своего князя — их защитника. Звонари натягивают покрепче верёвки, чтобы изо всех сил ударить в стоголосье меди и приветствовать Святополка-победителя. Наверняка больше других стараются печерские черноризцы. Великий киевский князь с помощью своих думцев наконец понял, что с этим монастырём нельзя ссориться, с ним необходимо дружить. Потому и отодвинул подальше от себя грека-митрополита, который всегда тянул руку за Мономаховичей и за ромейскую империю. Разбогатевшая Печерская обитель нынче стала будто вотчиной Святополка. Он её одаривает и поднимает в первую очередь, и она служит нынче ему, изо всех сил подпирает. Да, это самая большая победа Святополка. Теперь в летопись отец Нестор запишет ещё одну победу над половецкими ордами и припишет её, конечно, Святополку — киевскому князю, властителю всей земли Русской. Вот так научился Святополк с помощью своих думцев-бояр и монахов на Мономаховом хребте добывать себе славу...
Когда-то, бывало, туровского князя едва вытягивали из уютного терема в половецкую степь. Но когда всё же с помощью Бога и разума Владимира Всеволодовича к русичам стала приходить одна победа за другой, то только позови — и Святополк бежит к нему со своей дружиной. Боится, что Мономах добудет победу один и законный властитель русских земель окажется обойдённым славой. За много лет властвования Святополк познал сладкий и хмельной вкус славы, и теперь уже его не отучишь от неё. Цепко держит он её в своих длинных костлявых пальцах. Цепче, нежели седло держит его тело на лошади. Ибо за все эти годы Святополк так и не научился сноровисто ездить верхом. Сказано — не степи были его колыбелью!
Мономах время от времени хмурит седые брови, взглядывает из-подо лба на своего более удачливого соперника. Стар, братец, уж и ты. Посерело лицо, поседели пряди в темно-пепельных волосах и в козлиной бородке... Годы не щадят и счастливцев...
Чавкает под копытами заболоченная, размякшая от дождя земля. Тяжёлый влажный воздух давит на грудь, тяжело дышать... А раньше он никогда не замечал плохой погоды. Дождь ли, снег ли, жара — всегда был натянут как тетива, всегда мог сорваться и лететь по степи, подминая под конские копыта простор. Но теперь вот давит ему в грудь... от этой влажности... от дождевой мглы... Но, может, и не от погоды это... Может, виновата во всём самоуверенность и чванство Святополка...
После волынской кутерьмы Мономах оставил Святополка. Не мог глядеть, как великий князь жадно подгребал под себя одну волость за другой. Черниговский Давид и Святополк двинулись на слепого Василька и на Володаря Перемышлянского. Давид Волынский же позвал к себе хана Боняка, Святополк и Давид Черниговский призвали в помощь угров и стали снова кликать Мономаха. Тот был тогда на Волге. «Торопись, брат, к нам, изгоним Ростиславичей, отнимем у них волости». — «Не могу идти на братьев, — отвечал тогда Мономах. — Не переступлю клятву, которую дал на кресте».
И побили тогда Ростиславичи раздирателей земли — отстояли свои земли. Но град Владимир-Волынский Святополк всё же отобрал у Давида Игоревича и посадил там своего сына, не спросясь у Мономаха.
Владимир Мономах молча неистовствовал — только серьгой своей роденьской позванивал в правом ухе. И начал писать своё «Поученье» детям. Учил их следовать Божьей воле. Но, может, тем самым погасил в своей душе досаду. «Почто печалишься, душа моя? Почто бунтуешь меня? Уповай на Бога, ибо верую в него...» Потом начал выписывать из Псалтыря изречения. Но пред глазами у него стоял вероломный ненасытный Святополк. «Всякий день милостыню творит праведник, и одолженье и племя его благословенно будет. Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир, и отгони зло, и живи во веки веков...»
Да! Таким должен быть великий князь — самый первый христианин, избранец Бога и миротворец. А Святополк? Все видят, сколько зла вокруг него... сколько крови, слёз, греха... Будто не поученье детям, взрослым уже мужам, писал, а осуждал своего соперника словами из святого письма и накликал на него гнев Божий...
Властитель душ людских и кормчий державы должен быть милостивым, человеколюбивым, щедрым, справедливым, дабы не восставали против него. Не упиваться властью, ни во что ставить честь, которую принимаешь ото всех только за то, что власть в своих руках имеешь. Вот как он, христолюбивый Мономах, который Богом назначен от рождения для престола и для власти. И он выжидает её... Долгие годы идёт к ней, длинными дорогами... Но когда-то же дойдёт — он в это верит. И потому своей волею и с помощью Бога сам отгранивает характер свой, защитника людей худых и хозяина земли.
«Всего же более убогих не забывайте, и насколько можете, по силе, кормите и подавайте сироте, и вдовицы оправдайте сами, и не давайте сильным сгубити человека. Ни правого, ни обидчика не убивайте и не велите убити его...»
Мономах никого в своей жизни не убивал. Кроме половчинов лютых, врагов Русской земли. У него руки чистые — за все годы не убил никого, разве что дворня его иль дружинники какие, — в том его вины не было. Каждый человек в ответе пред Богом за деянья свои...
«Паче всего гадости не имейте в сердце и в уме...» Яко сей скоморох Святополк, уцепившийся за отчий стол. И от гордости своей, люди сами видят, оглох и ослеп душой и сердцем.
Но на всё, видать, Божья воля. Может, и лучше, что он, Святополк, таков. Был бы другим — кто сказал бы, что на столе — глупец, а в половецком поле — мудрец?! И Мономах бы, может, не имел бы той славы, которую нынче имеет. А к нему теперь бегут все меньшие князьки, молят: спаси от раздирателя! спаси от половчинов! И старшие князья обращаются к нему: замири нас!
Мономах брался с радостью за замирение. Ведь бегут не к великому и законному властелину, а к нему, которого боятся, чтят и которому ох как завидуют!
Тогда ещё, после волынской войны, переяславский князь бросил клич всем князьям — съехаться в Витичев, к озеру. Дабы суд праведный справить над Давидом-разбойником, который вытянул глаза у брата Василька и два года проливал братскую кровь в межусобице. Собрались князья судить Давида, а о его подручном, о поспешителе его — Святополке, молчали. Лишь мысленно присоединяли великого князя к этому откровенному злодею и татю. Ибо осудить Святополка — значит прогнать его из Киева. Но когда прогнать — кого тогда ставить? Конечно, Мономаха. Но князья этого не хотели, каждый тайно желал себе забрать киевский стол.