Гнев Тиамат
Шрифт:
«„Вихрь“ повернул. Начал торможение. Стреляет дальнобойными».
Сообщение поступило от наблюдателей. Датчиками заведовал один из новых в ее команде людей. Она все же проверила сама и согласилась с его выводами. Если не сработает сейчас, второй попытки не будет. У нее был всего один выстрел. Ноющими пальцами она отбила сообщение Яну, страдавшему в соседнем амортизаторе.
«Приказывай эвакуацию. Всем к вратам».
Она услышала его кряхтение и сочла его за согласие.
Придушенным от напряжения и перегрузки голосом крикнул Алекс:
– Огонь рельсовой. Держись. Маневр.
«Роси» рванулся, вздыбился. На таком расстоянии от огня рельсовой еще можно увернуться. Ближе будет труднее. Наоми вывела схему целей, и на прекрасный голубовато-зеленый шар легли пять красных линий, изогнутых, как древесные ветви. Платформы. Цели.
«Весь огонь на платформы, – набрала она. – Стрелять без команды».
Было еще далековато, но совсем немного. К тому же удачным могло оказаться и случайное попадание. А каждая секунда в радиусе обстрела с Лаконии увеличивала риск гибели. Хуже того, поражения.
«Торпеды с „Вихря“. Сто сорок минут».
Наоми стерла сообщение. К тому времени все будет кончено.
– Отключить торможение, – выкрикнула она. – Работаем!
«Роси» перешел в свободный полет и развернулся на сто восемьдесят градусов, изготовившись к рывку. Прикончить врага и бежать. Им предстоял единственный проход мимо планеты. Если промахнутся, все пропало.
Корабль дернулся – Алекс уводил их от очередного выстрела рельсовой. Дробь ОТО пронизала тело «Роси» – казалось, корабль сердито бормочет себе под нос. Наоми стиснула зубы в напряжении, страхе, восторге. Маленькие, зазубренные красные линии стали чуть больше.
– Капитан? – позвал Ян. – Тут у меня что-то…
– Не знаю, чем могу помочь, – огрызнулась она. – Что там?
– Сам не знаю… – Ян перевел управление связью на ее монитор. Входящее сообщение с поверхности Лаконии, зашифрованное устаревшим кодом подполья. Запрос на эвакуацию.
Амос просил об эвакуации.
– Алекс? – сказала она, а корабль снова прыгнул, ударив ее слева и тут же справа, так что амортизатор завертелся детской каруселью.
– Вижу! – крикнул он, задыхаясь. – Что будем делать?
Глава 45. Тереза
«Мамматус», проскочивший врата Лаконии и расчлененный вражескими кораблями, погиб за две ночи до ее дня рождения.
Праздновали в одном из малых бальных залов, украшенном, как всегда, со вкусом и скромностью. Шелковые знамена с яркими девизами, стеклянные свечи, которые она полюбила в восемь лет и с тех пор всегда использовала, выращенные на гидропонных фермах города цветы. В скрытых динамиках звучала тихая музыка исключительно лаконских композиторов и исполнителей. Половину гостей составляли политики и деятели культуры: взрослые, явившиеся в основном чтобы потом рассказывать, что были, и посмотреть, кто нынче в фаворе. Вторая половина – сверстники из ее класса с семьями. Оделись они в строгую синюю форму, как и Тереза. И никто не выглядел радостным. Естественно. Для них это что-то вроде дополнительного урока. С ней они были милы. По обязанности.
Терезу атмосфера вынужденного праздника почти радовала. Взрослые носили улыбки как маски. Ее торжественно поздравляли – как будто прожить пятнадцать лет подряд было достойным гордости достижением. Но, восхищаясь ее взрослостью и умением держаться, они стреляли глазами, выискивая среди гостей ее отца. Терезе пришлось играть роль, но и им тоже. О вторжении никто не заговаривал. Даже Керри Фиск, явившаяся в платье цвета шампанского и в застывшей улыбке и явно подумывавшая, как бы удрать. Камины Драммер не было, и Тереза задумалась, что с ней случилось. Или она, утратив контроль над Союзом перевозчиков, стала пустым местом, или участвовала в плане вторжения, а тогда могла считать себя счастливицей, если не попала в боксы.
Терезе было все равно. Ей хватало собственных проблем.
До начала банкета оставалось еще тридцать бесконечных минут, когда Илич препроводил ее на возвышение у дальней стены. Зал притих сам собой. Как будто отрепетировал. Она тоже репетировала. И знала, что делать.
– Я хочу поблагодарить всех, кто пришел сюда в этот вечер, – с улыбкой солгала она. – Быть в вашем обществе сейчас и все прожитые среди вас годы – честь для меня. Все вы знаете, что я очень рано потеряла мать. Мой отец несет тяжелую ношу. Он сегодня не смог быть с нами, потому что долг не оставляет ему времени даже на такие простые честные радости.
К тому же он на хрен выжил из ума. Его нет ни для вас, ни для меня, только я одна здесь это знаю, бедолаги.
Она широко улыбнулась под тихие аплодисменты, злобно радуясь грубой извращенности положения.
В глубине зала она заметила Элви Окойе. В желтом платье, рядом муж. Бокал она зажала в кулаке так, будто задумала сломать ножку. Она тоже знала.
– Вы были моей семьей, с вами я росла, – сказала Тереза. Она бы выразилась иначе, чем предписал Илич, но здесь никто не знал ее так близко, чтобы распознать автора сценария. – Я не заслужила этого. И благодарна вам.
Под новый рокот аплодисментов Тереза склонила голову, будто и правда была им благодарна. Будто ее волновало, превратят ли вражеские корабли, несущиеся со всех концов системы, в пепел все, что есть в этом зале.
«Таких сердитых, как ты, я редко видел». Она куталась в эти слова, как в шаль, улыбкой и легкими поклонами прикрывая свое презрение.
– Прошу вас в этот вечер считать себя гостями не только моими, но и моего отца, – закончила она и сошла с возвышения.
Гости заговорили между собой; подавленные и встревоженные, они думали не столько о ней, сколько о возвращении «Предштормового» с пиратским флотом. И вспоминали они не детские годы Терезы, а насильственную смерть «Сердца бури».
Тереза, проходя по залу, избегала встречи с Иличем, Коннором и Мьюриэль. Элви с мужем она нашла почти на том же месте, где видела с возвышения. Оттуда Элви выглядела напряженной. Вблизи – сердитой.
– Все хорошо? – спросила ее Тереза.
Элви вздрогнула – голос Терезы выдернул ее откуда-то. Она не сразу сумела заговорить, а когда сумела, ответ прозвучал неубедительно:
– Отлично. Просто отлично.
– Ну да, – согласилась Тереза. – Если не считать.
Элви кивнула, согнувшись всем телом, так что движение выглядело не столько знаком согласия, сколько подготовкой к броску.