Гнев Тиамат

Крисьен Авасарала умерла. Отошла во сне на Луне, четыре месяца назад. Долгая здоровая жизнь, короткая болезнь, и она оставила человечество совсем иным, чем приняла. Все новостные каналы заранее записали некрологи и воспоминания в готовности прокрутить их на тринадцать сотен миров – на все доставшееся человечеству наследство. В титрах и заголовках не стеснялись высокого стиля: «Последняя королева земли», «Смерть тирана», «Последнее прощай Авасаралы»… Все они одинаково больно били Холдена. Он не мог представить себе мира, не склоняющегося перед волей этой старухи. Даже когда до Лаконии дошло подтверждение, что новости не лгут, Холден костями верил, что она еще где-то есть: сердитая, злоязыкая, загоняющая себя за любые пределы человеческих сил, чтобы еще на

шаг увести человечество от дикости. Между известием и внутренним согласием ему поверить прошел месяц. Крисьен Авасарала умерла. Но это не значило, что с ней покончено. На Земле собирались провести торжественные похороны, но Дуарте распорядился иначе. Срок Авасаралы в должности генерального секретаря Объединенных наций был важнейшим в истории периодом, а своей работой на благо не только родной планеты, но и продвижения всего человечества она заслужила долгую память и честь. Верховный консул Лаконии счел, что она по праву и достоинству должна упокоиться в сердце империи. Похороны были назначены в здании государственного совета. Ее увековечат мемориалом. О роли Дуарте в последней бойне на Земле, так повлиявшей на карьеру Авасаралы, не упоминалось. Победители деловито переписывали историю. Холден не сомневался, что ее противостояние с Дуарте не забыто, хотя о нем и молчали пресс-релизы и государственные новостные каналы. А если кто и забыл, он-то помнил. Мавзолей – ее мавзолей, пока не появится личность, достойная его разделить, – выстроили из белого камня, отполированного до микронной гладкости. Огромные его двери закрылись, служба закончилась. Середину северного фасада украшал портрет Авасаралы. Его вырезали в камне, дополнив датами рождения и смерти и незнакомыми Холдену поэтическими строчками. Сотни кресел, расставленных вокруг возвышения для священника, уже наполовину опустели. Люди, прибывшие на церемонию со всей империи, разбились на группки знакомых. Трава вокруг склепа была не земной, но занимала ту же экологическую нишу и вела себя достаточно похоже, чтобы заслужить здесь то же название. Ветер, вполне теплый, не доставлял неудобств. Повернувшись спиной к зданию, Холден почти без усилия представил, что никто не помешает ему покинуть территорию дворца и уйти куда вздумается. Он был одет в лаконский мундир, синий и украшенный распростертыми крыльями, избранными Дуарте как символ империи. Высокий ворот теснил шею. И царапал кожу сбоку. Место для знаков различия пустовало. Эта пустота, видимо, должна была символизировать почетный плен.

– Вы будете на приеме, сэр? – спросил охранник.

Холден задумался, насколько вырастет напряжение, если он скажет: «нет». Нет, он свободный человек и отвергает гостеприимство дворца. Каким бы ни был ответ, наверняка он предусмотрен и отработан. И, вероятно, ему не понравится.

– Подойду через минуту, – ответил Холден. – Я хотел еще… – Он неопределенно махнул рукой в сторону гробницы, словно смерть была универсальным пропуском. Напоминанием, что все установленные человеком законы и правила преходящи.

– Разумеется, сэр, – ответил охранник и снова слился с толпой.

И все равно Холден не чувствовал себя свободным. Ненавязчивые тюремщики – вот все, на что он мог надеяться. Одна женщина задержалась у подножия мавзолея, глядя на портрет Авасаралы. На ней было сари – яркой синевы, напоминавшей цвет Лаконии ровно в меру вежливости и отличной от него ровно настолько, чтобы подчеркнуть неискренность этой вежливости. Холден, и не видя в ней сходства с бабушкой, узнал бы родню по этому тонкому до грубости оскорблению. Он подошел поближе. Кожа женщины была смуглей, чем у Авасаралы, зато глаза и тонкая улыбка оказались знакомыми.

– Соболезную вашей потере, – произнес Холден.

– Спасибо.

– Мы не представлены. Я…

– Джеймс Холден, – кивнула женщина. – Я знаю. Бабушка иногда о вас рассказывала.

– А… Хотелось бы мне послушать. Мы с ней не всегда сходились во взглядах.

– Да, не всегда. Я Каджри. Она звала меня Кики.

– Удивительная была женщина.

Они помолчали два долгих вздоха. Ветер трепал сари Каджри, как треплет флаги. Холден собирался отойти, когда она снова заговорила.

– Ей бы это вовсе не понравилось, – сказала она. – Утащили в лагерь врагов и чествуют, пользуясь тем, что она уже не может раздавить им яйца. Приписали себе,

едва она потеряла возможность драться. Она сейчас так вертится в гробу, что приделать турбину – и хватит энергии на целую планету.

Холден тихо хмыкнул, то ли соглашаясь, то ли нет. Каджри пожала плечами.

– А может, и нет. Все это могло ее попросту насмешить. С ней никогда нельзя было предсказать.

– Я многим ей обязан, – признался Холден. – Не всегда понимал, как она помогала мне, чем могла. А я так и не успел ее поблагодарить. Или… может, время было, да я не торопился. Если я что-то могу сделать для вас или вашей семьи…

– Вы, сдается мне, не в том положении, чтобы предлагать услуги, капитан Холден.

Он оглянулся на дворец.

– Да, сейчас я не в лучшей позиции. Но все равно мне хотелось это сказать.

– Я ценю ваши чувства. К тому же, как я слышала, вы сумели приобрести некоторое влияние. Пленник, близкий к уху императора?

– Насчет этого не знаю. Я много говорю, а вот слушают ли меня?.. Кроме разве что охраны. Те, полагаю, ловят каждое слово.

Она хихикнула, и смешок получился теплее, сочувственнее, чем он ожидал.

– Непросто жить, никогда не оставаясь наедине с собой. Я росла, зная, что каждое мое слово мониторят, каталогизируют, заносят в досье и оценивают на потенциальную опасность компрометации меня или семьи. Где-то еще хранятся архивы разведслужб на каждый мой подростковый кризис.

– Из-за нее? – спросил Холден, кивнув на гробницу.

– Из-за нее. Но она же и дала мне инструмент, помогающий выживать в этом. Она научила использовать все, чего мы стыдимся, как оружие унижения против желающих нас унизить. Есть один секрет, знаете?

– Какой секрет?

Каджри улыбнулась.

– Те, кто имеет над нами власть, тоже слабы. Они ходят в туалет, менструируют, теряют любовь своих детей. Они стыдятся давних, прочно всеми забытых глупостей, которые натворили в юности. И потому они уязвимы. Мы определяем себя через окружающих нас людей – это наше врожденное обезьянье свойство. Нам через него не перешагнуть. И потому, наблюдая за вами, они вручают вам средство изменить и их тоже.

– И этому она научила вас?

– Научила, – согласилась Каджри. – Сама того не зная.

Словно в доказательство ее мысли, по траве к ним двинулся охранник – неторопливо, оставляя им время заметить его и договорить. Каджри, повернувшись к нему, подняла бровь.

– Прием начнется через двадцать минут, мэм, – сказал охранник. – Верховный консул особо надеется на встречу с вами.

Она ответила улыбкой, которую Холден прежде видел на других губах.

– Мне и в голову не приходило его разочаровывать.

Холден предложил ей руку, Каджри оперлась на нее. Отходя, он кивнул на мавзолей, на стихотворную надпись на стене. «Если за смертью есть жизнь, я буду искать тебя там. Если нет, тоже буду».

– Любопытная цитата, – заметил он. – Мне она кажется знакомой, но не вспоминается. Кто это написал?

– Не знаю, – сказала Каджри. – Но она просила написать эти слова на могиле. Откуда они, не говорила.

На Лаконии собрались все, кто хоть что-то собой представлял. Эту фразу следовало понимать в нескольких смыслах. Идея Дуарте переместить центр человечества из системы Сол в свою империю встретила такую поддержку и сотрудничество, что Холден сначала поразился, а потом затаил разочарование в человеческой расе. На Лаконию переносили свои центры самые престижные научно-исследовательские институты. Четыре балетные труппы, отбросив вековое соперничество, поделили между собой нишу культуры. В новые, приближенные ко двору и источникам финансов столичные институты стремились знаменитости и ученые мужи. Здесь уже снималось кино. Мягкая сила культуры готова была на полной скорости хлынуть в сеть и на все каналы, вселяя уверенность в верховном консуле Дуарте и вечности Лаконии. Не отставал и бизнес. Дуарте заранее подготовил для этого банки и офисные здания. Ассоциация Миров уже не сводилась к Кэрри Фиск в задрипанном кабинетике на Медине. Ей достался собор в центре столицы: просторный, как ангар, изнутри и возносящийся витражными стенами до самых небес снаружи. Были здесь и власти Союза перевозчиков – в здании поменьше и не столь прекрасном, так что с первого взгляда делалось ясно, кто в фаворе, а кто на испытательном сроке.