Гнев влюбленной женщины
Шрифт:
– Господи, вы не представляете, как это важно!
Алина чуть не прослезилась. Хотя Ольга и раздражала ее, все равно хотелось ей помочь.
– Нет, не выходила. Это точно, – покачал головой Егор Иванович. – У меня бессонница почти каждую ночь. Хожу, хожу, возле окна сижу. Иногда читаю, иногда телевизор смотрю. Но это редко. Ирочке мешает. В кухню ухожу и сижу, смотрю на улицу. В ту ночь снежок пошел, такой чистый, такой красивый. Засмотрелся, понимаете, мысли всякие. Нет, Оля точно не выходила.
– А машина? Машина ее на стоянке когда появилась? Ее же привез молодой человек.
В
– Уж не знаю, молодой тот был человек или нет, – подперла свои толстые бока Ирина Васильевна. – Но Оля вышла из машины, а он нет. И уехал. Как ее машина появилась во дворе, не знаем. Егор всю ночь не спал, машины не было. А утром уже стоит. Он пропустил, спать ушел. А Оля точно дома просидела до тех пор, пока…
– Пока за ней не приехали полицейские, – кивнул сочувственно Егор Иванович. – Дверь ее квартиры с той ночи не открывалась. Только один раз, когда она к мусоропроводу спускалась. Мы дома были постоянно.
– Ох, спасибо вам огромное! – Алина привалилась к стене. Она обессилела, зажарилась в теплой квартире, устала хлопотать за норовистую девушку, которую любил ее брат. – Вот бы еще вы это все повторили Олиному следователю.
Супруги переглянулись, встали плечом к плечу и настороженно замерли. Ей казалось, что еще минута, и они извлекут из-за спин по ножу и станут теснить ее к двери. Было ясно, что ее просьба им не понравилась.
– Понимаете, у меня такое чувство, что он ее ненавидит, – понизив голос до шепота, будто Олин следователь мог ее услышать, проговорила Алина. – Он заранее уверен, что она виновата! Ни о какой презумпции невиновности не может быть и речи. Ей не позволяют свиданий… – чуть не проболталась снова, что Геру к ней не пускают, – это просто ужас какой-то! Помогите! Прошу вас, милые мои, помогите!
И сама от себя не ожидая, Алина вдруг опустилась перед ними на колени.
Что она делает?! С ума сошла?! Если и теперь Олька отплатит ей черной неблагодарностью и станет кривить свой ротик и настраивать Геру против родни, она ей задаст!
– Что вы делаете?! Не надо! – вскричали супруги в один голос и бросились ее поднимать, вцепившись в обе руки. Заговорили наперебой: – Мы все сделаем как надо! Негоже, чтобы Олю посадили ни за что. Мы все сделаем…
– Спасибо, спасибо, спасибо, – повторяла Алина, беспрестанно пожимая им руки при прощании. – Я на вас очень надеюсь, очень.
Часом позже, застелив стол клеенкой, Ирина Васильевна принялась вырезать формой коржики. Егор сидел в комнате перед телевизором, но, кажется, почти не понимал, что смотрит. Он сделался очень рассеянным после того, как учительница ушла. Что его беспокоило, она приблизительно догадывалась. И это было совершенно не то беспокойство, которое испытывала она. И это бесило.
– Ой, не нравится мне все это, Егорушка, – выдала час спустя за чаепитием Ирина Васильевна, так и промолчав все то время, пока пекла коржики, накрывала на стол и заваривала чай.
– Что не нравится? – с трудом очнулся Егор от тайных мыслей об Олиной учительнице.
– Все это! – Она неопределенно повела вокруг себя рукой. – Нас ведь не вызывают в полицию. Что, сами туда пойдем? Напрашиваться станем?! Скажут, чего тогда в первый раз соврали?
– Мы не врали, – вяло опротестовал он, внутренне соглашаясь с предусмотрительной супругой. – Мы просто сказали, что ничего не видели.
– Ага! А потом вдруг увидели, так, что ли?! Наши слова записали. И мы с тобой подписи поставили. Забыл?
Ирина Васильевна отодвинула пузатую чашку с недопитым чаем, взяла в руки пережаренный коржик. У нее сегодня даже выпечка не задалась. С самого утра все кувырком. Сначала с Егором чуть поцапалась, но это обычное дело с утра для людей, проживших не один десяток лет вместе.
Потом эта учительница…
Она же не слепая, заметила, как у него взгляд заблестел, заискрился на эту учительницу. И любой другой он бы не стал давать обещаний вызволять кого-то из беды. А этой, поди ж ты, обещание дал! И кинулся с колен ее поднимать, чуть лоб о дверь не расшиб. Ловелас с вставной челюстью!
Коржики тоже пересохли, все горло крошками исцарапала.
– Чего молчишь? – тронула она осторожно мужа за локоть. – Что решил?
– А ты?
Он глянул на нее рассеянно, снова невольно сравнив с гостьей. Возраст один у них, а жена просто развалина. Чего так расползлась? С коржиков, что ли? Третий, между прочим, уминает, хотя они и не задались у нее сегодня.
– Я решила.
Ирина Васильевна снова безошибочно угадала его взгляд – он их сравнивал, мерзавец.
– Я решила, – повторила она и поднялась с места, принявшись со звоном убирать со стола. – Сами не пойдем. Вызовут – скажем на этот раз правду. Но сами… Ни-ни! И думать не смей!
И она помотала у мужа перед носом толстым пальцем, стараясь, чтобы слова и жест ее были для него очень убедительными…
Глава 13
– Понимаешь, меня с работы попрут, если застукают! – ахнул охранник, алчно обшаривая взглядом накрытый Иваном стол.
На столе в пластиковых тарелках лежало филе жирной селедки, нарезанное крупными кусками, копченое мясо, сыр, маринованные грибы, буханка хлеба. Чуть ближе к стене, прячась за выступом шкафа, стояла запотевшая бутылка водки. На горлышко Ваня нанизал два пластиковых стакана. Он не хотел пить, и матери обещал, что не напьется. Но в интересах дела…
– Не парься, братан! Времени сколько? Восемь тридцать вечера. Кто тебя хватится? Кому ты теперь нужен? Только мне!
– Вот что и страшно-то, – охранник, не сводивший взгляда с накрытого стола, опасливо покрутил шеей, будто чувствовал, как на ней стягивается петля. – Я же не обещал тебе ничего, чего ты так… расстарался-то?!
Ванька еле сдержался, чтобы не обматерить этого толстого парня, который хочет и рыбку съесть, и… в поезд сесть, и чтобы при этом никто ничего не узнал. Так не бывает, дорогой Виталий! Так не бывает! Он ведь единственный, к кому Ивану удалось подобраться. Все остальные без лишних слов указывали ему на дверь. И на все его просьбы просмотреть записи с камер видеонаблюдений, простреливающих периметр терминала и соседней территории, откровенно посылали. Замялся лишь этот толстяк. И Иван вцепился в него клещом. Уже три дня, как он его обрабатывает. Три дня!