Гневное небо Испании
Шрифт:
Мы не заставили просить себя дважды: крепко проголодались за день.
С вином и закуской расправились быстро.
— Удивляюсь… — начал Пьер и, щелкнув пальцами, очевидно подбирая слово, продолжил: — Удивляюсь терпению вашему. Ни одного кестьён… вопроса.
Посмотрев на него, мы ждали продолжения речи.
— Ездим по дорогам, гасим время. На месте надо присутствовать с наступлением темноты.
Теперь я присмотрелся к Пьеру внимательнее. Да и мои ведомые тоже. По нашим предположениям, Пьер должен был быть либо летчиком,
Я спросил:
— Гасим время? И мчимся со скоростью сто километров в час?
Улыбнувшись, Пьер хлопнул себя по коленке:
— Ба! Но у нас не принято ехать по шоссе с меньшей скоростью. Все, кто нас видел, подумали бы про нас неладное.
Не задавая лишних вопросов, мы проболтали около часа. Потом снова выехали на шоссе и стали гасить время со скоростью сто километров в час.
Начало смеркаться. Теперь на перекрестках и развилках водитель подавал сигналы фарами. Ему тоже отвечали световым паролем. Где-то на очередном повороте, получив отзыв на сигнал, водитель свернул с шоссе в лесок, заглушил мотор, выключил свет.
Пьер сказал:
— Надо подождать.
Да, судя по отработке операции, дело организовано здесь было на «ять». Система работала как часы.
Простояли мы в темноте минут двадцать — тридцать. Затем опять выползли на шоссе и гасили время на той же скорости еще часа полтора. Какое-то внутреннее беспокойство, которое подавить было просто невозможно, не покидало меня за все время этой весьма необычной поездки.
И вдруг, проскочив какой-то лесок, Пьер обернулся и произнес совсем неожиданные для нас слова:
— Сейчас подъедем к самолету. Не замедляйтесь. Сразу в самолет. Времени не будет. До свидания. Счастливого пути. Покажите фашистам… э-э… как зимуют раки. Благополучного возвертания!
Мы втроем сжали его протянутую руку.
Конечно же, этого человека вряд ли по-настоящему звали Пьером. При подобной работе наверняка каждый менял свое имя. Но для нас он остался Пьером — одним из антифашистов и интернационалистов, скромно делавших трудное, благородное дело, помогая борьбе героического испанского народа.
Несколько минут спустя шофер подал светом фар условный сигнал, ему ответили. Круто свернув с шоссе, проехали километра два-три по лесному темному проселку, выкатили в поле. На опушке увидели силуэт небольшого двухмоторного самолета. Двигатели работали на малом газу. Автомобиль подкатил к самому аэроплану. Мы выскочили из автомашины и поспешили к самолету.
Тут из леса появилась вторая машина. Мы насторожились.
— Не волновайтесь, — проговорил Пьер.
Из второго автомобиля вышли Ильин, Панфилов и Базаров и тоже устремились к самолету.
— Быстрей, быстрей, товарищи! До свидания, до свидания!
Едва замыкающий Базаров шагнул в кабину, как лестницу убрали, дверцу захлопнули, моторы загудели на полную мощь. Покачиваясь на неровностях
В салоне находилось шесть кресел, и мы разместились в них. Стали наблюдать, что будет дальше. За день мы довольно сносно разобрались и в странах света и знали, какой примерно курс должен взять пилот, направляясь в Испанию, — в пределах 120–180 градусов. Однако, набрав высоту метров двести, мы пошли с курсом 250–260 градусов. На запад!
В полутьме салонной подсветки мы с недоумением переглядывались. Спросить о столь странном направлении полета, попросить объяснений было не у кого. Второй человек из экипажа, как только закрыл дверь, сразу же ушел в кабину пилота. Пролетели минут двадцать. Почувствовали: летчик качает машину с крыла на крыло. Это сигнал «Внимание!» или «Все в порядке». Наша машина легла с курса 260 градусов на 100-90.
Вздохнули с облегчением.
Так уж получилось: почувствовав, что машина легла на правильный курс, моторы мурлыкают бархатно — отличный технарь у нашего летчика! — мы ощутили тишину, приятную, знакомую обстановку и, почмокав совсем по-детски губами, уснули.
Без снов.
Сколько мы летели, сказать затрудняюсь. Очнулся от тепла на лице. Открыл глаза. Посмотрел в иллюминатор. И не удержался от восклицания:
— Ребята! Море!
Остальные тоже прильнули к окнам. Сон будто рукой сняло.
Море, Средиземное море. Под крыльями самолета оно выглядело вогнутым и темно-синим, шероховатым, а у горизонта — выпуклым и золотистым. Слева по курсу сиял поднявшийся над горизонтом краешек ослепительного солнца. Справа в легкой утренней дымке угадывались темные овалы гористого берега.
Солнечный свет еще не достиг земли. Его скрывал горб моря — планета наша все-таки круглая… Но вот и дымку по-над горами тронули янтарные лучи.
Это были берега Испании.
Самолет шел на высоте 100–150 метров.
Будто зачарованные, смотрели мы на восход солнца и не сразу обратили внимание, что дверь пилотской кабины распахнулась.
— Бонжур, товарищи! — услышали мы приветствие. В дверях стоял, вероятно, первый пилот, которого мы так и не видели перед взлетом.
— Мерси, бонжур, — ответили мы нестройным хором и закивали.
Перед нами стоял высокий крепкий мужчина лет тридцати, аккуратно причесанный веселый блондин.
— Карашо? — спросил он, улыбаясь.
Мы поняли: он спрашивал, хорошо ли мы выспались. И опять ответили:
— Мерси.
Он ткнул себя пальцем в грудь:
— Пилот. Жан.
Представились по очереди и мы. Жан показал часы и произнес слишком сложную для нас фразу из трех слов. Одно мы все-таки поняли: «Барселона». Закивали. Жан посмотрел на нас с сомнением и решил, очевидно, объясниться популярнее: показал часы и один палец. Мы закивали столь усердно и радостно, что у Жана не осталось сомнений — его поняли.