Шрифт:
0
– Вань, на днях тут недалеко полиция была, слышал почему? – спросил парень лет четырнадцати в черной футболке и потертых джинсах. Он сидел на лавочке в позе лотоса, сгорбившись над большим веером игральных карт, пытаясь найти пиковую восьмерку.
– Алкашня, наверное, какая-нибудь погром устроила… – ответил Иван, сидевший около друга в синей кофте и темных штанах с веером чуть поменьше.
– Не-а, там случай похуже был, рассказать? – положив на лавочку восьмерку, спросил парень в футболке.
– Ну?
Они сидели на детской площадке около песочницы.
– Короче,
– Что же? – с явным недоверием спросил Ваня, кладя десятку.
– Повешенный труп той шизанутой и еле живого трехлетнего ребенка, который был при смерти от голода.
– Погоди-ка, Вась, а 53 это случайно не тот… – нахмурив брови, начал парень в синей кофте.
– …который через три дома от школы? Да, это он, – закончил за него Вася.
– А где это? – вступил в разговор мальчик помладше, ковырявшийся рядом с ними в песочнице и, по-видимому, слышавший весь их диалог.
– Никит, иди с горки лучше скатись, – отмахнулся от него Василий, после чего Иван как-то строго глянул на друга, но ничего не сказал.
Мальчик с досадой отвернулся и продолжил засыпать песок в игрушечное ведерко.
– Да херня это все, – понизив голос, сказал Ваня, – Кто тебе вообще это рассказал?
– Вчера по местным новостям крутили, – пожал плечами Вася.
– И именно по этой причине я не смотрю новости.
– Знаешь, я тоже не особо доверяю всему, что крутят по телику, но… В общем, слишком уж серьезная история. Такую просто так не придумаешь.
– Да даже если так, от той дуры-мамаши уже ничего не будет, а ребенок… Его жалко, конечно, но он хоть жив остался, – Иван посмотрел на карты. – Че-то мы отвлеклись, еще восьмерки есть?
– Нет, бито, – сказал Вася, откладывая карты в сторону.
– Вань! Бери брата и идите ужинать! – прервал игру голос сверху.
Иван поднял голову. Это кричала его мама с балкона третьего этажа.
– Ладно, Вась, до завтра, – он встал, отдавая свой веер карт другу. – Никит! Пошли домой, мама зовет.
– До завтра, – отозвался Вася и стал собирать карты.
Маленький мальчик послушно вылез из песочницы, и братья направились к дому.
1
С трудом взобравшись по скрипучим косым металлическим ступенькам, я наконец оказываюсь на крыше семиэтажки. Подхожу к краю и сажусь, свесив ноги и уставившись куда-то вдаль. Снизу – море из серых кирпичных коробок. Сверху – безграничное пространство, притягивающее своей глубокой, насыщенной голубизной и из-за контраста с унылым городом кажущееся мне безразличным к земной жизни. Я ложусь на спину, не волнуясь о чистоте моей одежды: она и так уже изодрана и запачкана пылью вперемешку с чем-то красным. Здесь, на крыше, я чувствую свободу и становлюсь ближе к небу, ощущая себя его частью, и, пусть и на миг, но перестаю думать о своем нынешнем существовании,
Страх, боль, серые глаза матери, пустые и поддернутые пеленой, но в минутах гнева с такой злостью смотревшие на меня, а в конце ее безжизненное тело, свисавшее с потолка – все, что я помню из моего раннего детства. Я думаю, это является главной причиной моего нынешнего состояния. Но не единственной.
После смерти матери, когда мне было около трех-четырех лет, я попала в детский дом. Правда этого я тоже почти не помню. Память проясняется к пяти-шести годам, когда я уже адаптировалась к новому месту жительства и у меня начался более-менее сознательный возраст.
Я была отчужденным ребенком: совсем не умела общаться с окружающими, не понимала их. Конечно, я была не одной такой. Но у многих со временем получалось сбиваться в небольшие кучки, что по началу не удавалось у меня. Хотя, особого желания заводить друзей у меня и не было. Я была тихой и незаметной, никого не трогала, и, главное, никто не трогал меня. Я благодарна небесам за то, что в свое время не стала козлом отпущения. Да, у нас, как и в любом другом обществе, были свои изгои, но я была не из их числа, пусть и совсем без конфликтов не обходилось.
С работниками детдома нам не очень повезло. Не сказать, что они ненавидели детей, но у многих из них особенной любви к нам не наблюдалось, как и большого рвения участвовать в нашей жизни, поэтому сейчас я с трудом могу вспомнить лица и имена этих людей. А ведь именно они дали мне имя. Кира Черных. Видимо, моя фамилия говорит о моем темном и неизвестном происхождении. Установить кто я и кто моя мать так и не удалось, ибо не было найдено никаких документов. Поиски моего отца тоже окончились ничем. После разговоров с соседями стало известно лишь его возможное имя: Александр. Так что отчество придумывать не пришлось. Примерную дату рождения тоже узнали от соседей. Они говорили, что первый раз увидели грудного ребенка у моей матери три с половиной года назад с момента, как ее обнаружили повешенной в своей квартире, где-то в конце октября или начале ноября, поэтому день рождения у меня тридцать первого числа десятого месяца.
***
Мне исполнилось семь лет, когда к нам в детдом попал Никита Громов. Он был худощавым, высоким мальчиком десяти лет с русыми волосами, овальным, немного вытянутым лицом, карими глазами, прямым носом и маленькой родинкой около уголка рта. Наверное, я могла назвать это подарком судьбы, хотя для него, конечно же, все было как раз наоборот.
В начале он был отчужден, замкнут и резок с окружающими, что, я думаю, не удивительно для новоприбывших сюда. Как выяснилось позже, его семью сбила машина прямо у него на глазах, а родственников, готовых воспитывать его, так и не нашлось. Через некоторое время он, видимо, привык к новому дому, ибо стал намного дружелюбнее. К тому времени ему уже стукнуло одиннадцать. И вот тогда-то случилось то, за что я и благодарна судьбе.