Гнилое яблоко
Шрифт:
Ругнувшись, Отум поднял что-то с асфальта. Поднес к лицу, понюхал.
– Обертка, – сказал он с напряжением, и его губы сжались в прямую линию. Он брезгливо держал обертку за краешек.
Мне вдруг стало смешно.
– Обертка… и чего?
– Ничего. Запах шоколада еще не выветрился.
– Ты ненавидишь запах шоколада?
– Дебил. Это означает, что кто-то был здесь недавно. Возможно, все еще здесь.
Моя ухмылочка погасла.
– Кто-то здесь? – переспросил Миико неживым голосом.
– Эй, а что? – осведомился я неестественно
– Да, конечно, – терпеливо произнес Отум. – Нет лучшего занятия, чем перебрасывать фантики через десятиметровые насыпи. Это вообще возможно?
Я смерил расстояние и подумал, что Отум прав. Фантик слишком легкий, чтобы метнуть его так высоко.
– Ну и что, если здесь есть кто-то?
– Касательно нас – ничего, – коротко ответил Отум. – Но у них могут возникнуть неприятности, если они встретятся со мной. Чего встали? – добавил он грубо.
И мы пошли по 132-му.
8. Облако
Не знаю, сколько лет прошло с тех пор, как этот участок дороги перекрыли, но асфальт успел прийти в полную негодность, местами искрошившись в труху. Пространства хватало, но я все равно не мог избавиться от давящего осознания, что нахожусь на дне ямы. Затянувшие небо серые облака опускались все ниже и наконец накрыли нас, словно лист грязной мокрой бумаги. Взять бы да включить свет – глаза уже устали от сумрака. Вернется ли в этот унылый мир солнце когда-нибудь? Сейчас казалось, что никогда. Преодолев значительное расстояние в полном неведении, куда идешь и зачем, начинаешь испытывать раздраженное уныние. Должно быть, то же чувствует лабораторная крыса, когда ее гоняют по кругу, снова и снова, что для наблюдателей, возможно, имеет смысл, а для нее совершенно пустое.
– Отум, – спросил я так спокойно, как только мог, – почему ты опасаешься преследования?
– Потому что меня ищут.
– За то, что ты сделал с тем человеком? Я помню твой телефонный разговор возле кафешки.
– Нет, он не рискнет затевать против меня дело, – не задумываясь, бросил Отум. Затем добавил: – Или же сейчас не в том состоянии, чтобы преследовать меня. Так или эдак. Мне безразлично.
– Если ты совершил преступление, Отум, мне бы хотелось, чтобы ты был наказан.
– Ооох, конечно, – рассмеялся Отум. – Слово «справедливость» вытатуировано у меня на предплечье.
– Я не твой сообщник, учти.
– Вижу, – саркастично ответил Отум.
Сарказм был уместен. Что бы я ни утверждал, пока я вел себя как сообщник, и так как поступки лгать не могут, враньем были мои слова. Отум знал что-то во мне, чего не знал я сам, и эту часть меня мог контролировать. Я поднял взгляд к мутному небу, ощущая себя настолько неуютно, как только может ощущать бездомный человек, бредущий в неизвестность по пустынной дороге.
– Все-таки,
– Только бродяга, де-е-тка, – противно протянул Отум.
– Брехня. Видел я настоящих бродяг. Ты не похож на них. Я плохо разбираюсь в одежде, но даже я замечаю, что та, что на тебе, не дешевка: аккуратные швы, качественная ткань. Не те грошовые тряпки, что носим мы с Миико. Твоя обувь выглядит добротной, такую на барахолке не купишь. И в магазине ты расплатился свежими купюрами большого номинала.
– Показать тебе что-то по-настоящему большое?
– Твои высокомерные манеры… и слишком чистая речь.
– Ты тоже ротиком неплохо справляешься. Для паренька из провинции.
Игнорируя очередную плоскую шутку, я флегматично пожал плечами.
– Читаю много, только это меня и спасает. Я видел у тебя заметки, написанные на как минимум двух иностранных языках. Ты не таскал бы эти бумажки с собой, если бы не понимал их содержание. Сколько вообще языков ты знаешь?
Отум пробормотал что-то себе под нос.
– Что? – переспросил я.
– Я сказал, отсоси. Это же я могу повторить на еще десяти языках.
Отум меня откровенно провоцировал, но я пока не решил, на что именно. Одно из двух.
– Жаль, что даже на своем родном ты не в состоянии ответить на элементарные вопросы, вместо этого отделываясь тупыми шутками.
– Я говорю на старорованском, роанском, кшаанском и еще пару языков знаю посредственно. Теперь удовлетворен? – конечно, Отум не мог не придать особую интонацию последнему слову.
– Это в какую же школу ты ходишь такую продвинутую?
– Не нахожу желания обсуждать свою жизнь, даже с тобой, хитрая задница. Лучше расскажи мне что-нибудь о себе. Тебе не кажется, что для твоего родного разлагающегося городишки ты гниешь недостаточно быстро?
– Рарех мне не родной город.
Отум выгнул бровь.
– Вот как? Тогда, видимо, тебе досталось чуть меньше того дерьма, что там повсюду. Не чувствовал себя стекляшкой в навозной куче?
– Да, – сказал я. – Иногда. Я всегда знал, что однажды я сбегу.
Отум поскреб длинными ногтями серую полосу грязи на щеке.
– Зачем тебе нужен он? – спросил он вдруг. – Он пророс на той же почве, что и они все.
Я не сразу понял, о ком он. А когда понял, мне было настолько плевать на мнение Отума, что я даже не утрудился ответить, только оглянулся посмотреть, не услышал ли Миико.
Но Миико отстал и сейчас был в метрах тридцати от нас. Замерев на серой разбитой поверхности 132-го, он смотрел в направлении туннеля. Я позвал его, но он не шелохнулся, только торчащие из-под кепки кончики его вьющихся темных волос шевелились от ветра.
В его неподвижности проступало напряжение. Я сделал шаг к нему, еще один, и зашагал быстро.
– Что там, Миико?
Молчание. Уже когда я был готов повторить свой вопрос, Миико ответил мне, с усилием отвлекшись от чего-то.
– Облако, – пробормотал он. – Здесь, – и развел руками.