Гнилое яблоко
Шрифт:
– Добро пожаловать в отель, – объявил Отум. – Комнаты с видом на океан разобрали. Шлюхи оплачиваются отдельно. Впрочем, как укрытие от дождя сойдет.
Он первым вошел в металлический кубик.
Подсвечивая фонариком, я брезгливо заглянул внутрь. Впрочем, ничего жуткого там не обнаружилось. Как и вообще ничего. Тесное грязное пустое помещение. Несколько осколков от разбитого оконца, которые кто-то сгреб в угол. Я сразу бросил рюкзак на пол и сел возле него, не парясь о ржавчине, которая выкрасит рыжим мои джинсы.
Отум выключил фонарик и снял рюкзак
– Все? Никуда не пойдем больше? – с еле живой надеждой в голосе спросил Миико.
Его дрожащие от усталости коленки попали в тонкий луч моего фонарика. Я высветил лицо Миико. Он сощурил глаза, закрываясь от меня рукой, но ничего не сказал. Я щелкнул по кнопке, и бытовка погрузилась в темноту. Зрение не отвлекало меня больше, и боль в усталом теле ощутилась отчетливее. «Никогда не встану больше», – подумал я. Ну то есть до утра.
Миико сел и замер, и только Отум продолжал нависать надо мной, как столб. Хотя я не мог его видеть, от его близости у меня зудела вся кожа. Может, мне только кажется, что он стоит рядом? Я включил фонарик, увидел бедро Отума на расстоянии вытянутой руки и выключил.
Есть никому не хотелось. Только бы вытряхнуть камни из кроссовок, вытянуть ноги и вырубиться. Я растянулся вдоль стены, но уже через минуту поднялся и нащупал в рюкзаке джинсы и футболку, которые свернул в подушку.
– И еще балдахин, – прокомментировал Отум. – И розочки в вазочке. И стакан для челюсти.
– Пошел ты, – от души послал его я. – Я не намерен все утро выправлять свой череп.
Миико, следуя моему примеру, тихо раскрыл свой рюкзак в поисках чего-нибудь, что можно подложить под голову. Конечно, вещи испачкаются, но мы в любом случае будем грязные, как бродячие псы в дождливую погоду (хотя мы бродячие псы и есть).
Где-то пророкотал гром. Было слишком много преград между светом молний и нами, и темнота в бытовке осталась не потревоженной. Миико тихо вздохнул, напившись воды из бутылки.
– Дай, – приказал Отум.
– Я тоже хочу, – сказал я.
Вскоре бутылка, свалившись сверху, вдарила мне в пах. Отум метко целился в темноте.
– Отум, оставь в покое мои яйца, – огрызнулся я, едва удерживаясь от того, чтобы не заорать на него во все горло.
– У тебя есть яйца? – удивился Отум.
– Есть, и там, где им положено быть. У тебя они вместо мозгов.
– Давайте спать, – мягко попросил Миико.
Отум дал мне пинка, прежде чем улечься между мной и Миико. В ответ я двинул ему в ребра и отвернулся к стене, подложив под голову руку.
– Это было вроде «спокойной ночи». Отвянь.
Отум хмыкнул, но отвязался. Мои веки медленно наползли на глазные яблоки. В моменты, как этот, удовольствие от неподвижности почти болезненно, несмотря на боль в мышцах после перехода и дискомфорт от лежания на твердой поверхности.
Дождь с ледяной яростью бил по металлической крыше бытовки. Мне омерзительно живо представился я, уныло плетущийся под этим дождем по скользкой мокрой дороге. Затем все мои представления и мысли утонули в вязкой черноте. Это было так приятно – исчезнуть в небытие,
«Пальцы», – сказал мой отец.
И я понимал сейчас, что они такое, эти пальцы, сдавливающие меня, огромные и сильные, способные убить, просто стиснув в кулаке. Ледяная тревога внутри, будто я лежу на краю пропасти, медленно притягивающей меня к себе, не способный подняться и уйти, хотя бы отодвинуться дальше от края.
Во что я позволяю Отуму
(который убил человека, может быть; я почти уверен, что убил)
втягивать меня? Даже если он считает, что умереть – это по-настоящему забавно, мне так не кажется. Его игры не для меня. Будь я умнее, я бы уже драпал отсюда, прихватив с собой Миико. Пусть Отум ищет неприятности дальше, но находит их уже только на свою задницу. Да, так я и должен поступить. Но позже.
Сон еще жил в моей голове. Он включил себя на повторение и проигрывался снова и снова, не угасшими импульсами пробегая по отросткам нейронов моего мозга. Заканчивался и начинался заново. Я попытался вспомнить, слышал ли подобный разговор в реальности. И чем старательнее пытался, тем больше мне казалось, что слышал, ничего не понял и забыл. Но все же услышанное где-то сохранилось, чтобы вернуться ко мне непонятным и пугающим образом.
Забыть бы все это снова…
Если я хочу заснуть, мне следует выбрать другую тему для размышлений.
Дождь стучал по жестяной крыше так громко, что, крадись к нам кто-то сквозь заросли, мы не услышали бы до самого последнего момента.
(приближается кто-то, что-то; я нервно перевернулся на другой бок)
Привидевшееся мне во сне наяву зеленое лицо умершего отца вывело меня из душевного равновесия больше, чем следовало. Страх, как волна, то накатывал, и я захлебывался в нем, то отступал, позволяя мне подышать. Когда я снова погружался с головой, я думал, что лучше мне держаться рядом с Отумом. Потому что он знает что-то, в то время как я не знаю ничего.
Я запутался. Нет, я просто не могу выбрать, что опаснее: мир в отсутствие Отума или сам Отум рядом со мной.
«Все нормально, – сказал я себе. – Все в порядке сейчас». Только дождь, только жесткий пол подо мной, только стена, к которой я прижимаюсь спиной. Тихое посапывание Миико, который спит так чутко, что достаточно шепотом произнести его имя, и он откроет глаза. Отум… он сволочь, но, если выбирать между живой сволочью и мертвым отцом, пусть лучше я буду ощущать дыхание живой сволочи, чем ровный холод мертвеца.
Мою голову вдруг заполонили мысли об Отуме. Они были как ужи, сплетающиеся друг с другом, скользящие друг по другу в мутной воде. У меня не получалось поймать или прогнать их, и я позволил им быть. Имею право думать о чем угодно, о ком угодно.
Я спал.
Позже я почувствовал взгляд Отума. Не открывая глаза, я дотронулся до его носа и затем упал в сон, как в подвал, проломив тонкие истлевшие доски.
(я падаю, я падаю сквозь пол заброшенного дома, и рубиновые глаза смотрят на меня из темноты)