Шрифт:
ПРЕДИСЛОВІЕ АВТОРА
Если читатель ищетъ въ роман занимательной завязки и потрясающихъ сценъ, если онъ считаетъ концомъ каждой исторіи смерть или, по крайней мр, женитьбу героя, если онъ признаетъ только ту завязку, которая основана на любви или уголовномъ преступленіи, — то совтую ему не тратить драгоцннаго времени и не читать этой исторіи. Въ ней нтъ ни потрясающихъ сценъ, ни любви, ни преступленія, ни героя. Вс ея дйствующія лица остаются до конца исторіи почти такими же, какими были на первой ея страниц. Дти немного подрастутъ, старики немного состарятся, но, можетъ-быть, каждому придется еще лтъ десять мыкаться по свту, коптить небо и преслдовать т же интересы, которые онъ преслдовалъ, если только у него таковые имлись. Въ характерахъ людей и въ общественной жизни не бываетъ скачковъ и внезапныхъ переворотовъ. Медленно осушиваются гнилыя болота! Перевороты изумляютъ своею неожиданностью только близорукихъ и глуховатыхъ людей, не знающихъ, что истинный переворотъ совершался въ теченіе многихъ трудныхъ лтъ. Близорукіе и глуховатые люди всегда видятъ и слышатъ выстрлъ и вздрагиваютъ въ испуг. Если бы они видли, какъ устанавливалось огнестрльное орудіе, какъ оно заряжалось, какъ прикладывался
Я романовъ не пишу. У меня накопилось множество записокъ близкихъ мн людей, и одн изъ нихъ я ршаюсь издать теперь. Быть-можетъ, читатель не поврить въ возможность существованія оконченной исторіи безъ свадьбы и смерти, и будетъ думать, что я ршился, по благому примру древнихъ и новыхъ русскихъ писателей, порадовать публику обрывкомъ будущаго великаго произведенія, показать кончикъ холста, на которомъ лтъ черезъ десять вырастутъ деревья, выстроятся дома, закопошатся неугомонные люди и широко раскинется голубое, прозрачное небо, — но гд теперь представляется любопытнымъ взорамъ недоумвающаго зрителя только одинокій стебель крапивы да кустъ цпкаго репейника… читатель ошибется. Эта исторія окончена; второго, дополнительнаго тома не будетъ. Она должна быть признана оконченною по тмъ же соображеніямъ, по какимъ признаются таковыми двадцатилтній юноша и семнадцатилтняя двушка, сіяющіе яркимъ румянцемъ здоровья, полные надеждъ на будущее и уже готовые къ жизни. Можетъ-быть, они еще на долгое время сохранятъ и яркій румянецъ, и прелесть молодыхъ лицъ, можетъ-быть, ихъ надежды станутъ еще полне и отчетливе; но, читатель, если вы когда-нибудь любили, не хотлось ли вамъ сохранить въ своей памяти свтлый образъ любимаго существа именно такимъ, какимъ онъ былъ въ минуту первой встрчи съ вами, въ пору его расцвтанія, когда вы чуткимъ сердцемъ предугадали, какой плодъ дастъ въ будущемъ едва распустившаяся благоухающая почка?
Чудныя, святыя мгновенія надежды на человческую личность, вры въ ея здоровыя силы! да не смутитъ васъ никогда голосъ угрюмой, во всемъ обманувшейся старости, твердящій: «Не врь ни во что! И мы видли такіе же цвты, но плодовъ отъ нихъ не было; цвты оказались пустоцвтомъ. Долгіе годы борьбы, страданій, трудовъ погубятъ молодое здоровье, утомятъ свжія силы и обмануть надежды. Высохнутъ эти полныя щеки, спадетъ съ нихъ румянецъ, и изъ-подъ высохшей желтой кожи мелькнетъ призракъ скелета. Отъ живого человка пахнёть и мертвецомъ!» Страшныя слова, зловще сливаются они съ дребезжащимъ старческимъ смхомъ! И всмъ, кто молодъ и кто вритъ въ молодость, хочется сказать: «Неправда! Вы не видали такихъ цвтовъ: ваши цвты росли въ душныхъ теплицахъ, ихъ берегли отъ дыханія свжаго, вольнаго воздуха, и при первомъ его дуновеніи они должны были погибнуть. Мы ожидаемъ плодовъ не отъ такихъ цвтовъ».
А кто ршитъ ихъ споръ?
Стократъ счастливъ тотъ, кто не слыхалъ словъ праздно сврившейся старости, кто унесъ въ своей памяти хотя одинъ милый образъ, который, какъ яркій лучъ, изъ мрака прошедшаго, озарялъ одинокую душу своей красотой, своей любовью и твердой врой въ свои силы. Счастливъ читатель, который окончилъ чтеніе хотя одного романа и не потупилъ въ отчаяньи головы, но поднялъ ее и бодро, и весело устремилъ свои взоры за героями въ ихъ будущую, неизвстную ему, читателю, жизнь, въ страну вымысла, созданную его пробужденнымъ воображеніемъ. Въ этой стран свтлые образы навсегда останутся свтлыми, и никакого пятна не наложитъ на нихъ наша грязная жизнь. Свтлое настроеніе охватитъ душу читателя и промелькнетъ въ его голов мысль: «еще можно жить на свт, еще есть хорошіе люди, они мн какъ будто знакомы»…
Знакомы, читатель, знакомы! Хорошихъ, простыхъ людей много, умйте только ихъ искать; сами о себ они не кричатъ: это тихіе, но гордые люди. Дурные длаютъ больше шуму…
10 октября 1863 года.
Часть первая
I
Мои родственники играютъ комедію, а я — двухлтній ребенокъ — не понимаю ея и плачу
Въ одинъ изъ субботнихъ вечеровъ все наше семейство собралось около небольшого круглаго стола.
На стол шумлъ и соплъ самоваръ. Какъ старый, некстати болтливый другъ, посвященный во вс семейныя тайны, онъ добродушно напвалъ о томъ, что въ домашнемъ запас еще есть и чай, и сахаръ, и что никто изъ присутствующихъ не ляжетъ нынче спать, не согрвъ своего тла, достаточно продрогшаго въ одной изъ тхъ холодныхъ квартиръ, въ какихъ родятся, страдаютъ ревматизмомъ и гемороемъ и умираютъ отъ чахотки петербургскіе бдняки. Звуки этой веселенькой и безпечной, какъ беранжеровскій припвъ, псни успокоительно дйствуютъ на небогатыхъ людей, возвщая имъ минуту отдыха и собирая ихъ въ тсный кружокъ. Заслышавъ знакомую псню, собралась и наша семья. Мой отецъ оставилъ верстакъ и рубанки, отеръ широкою ладонью крупныя капли трудового пота, покрывавшія его большой, умный лобъ, и занялся чтеніемъ перевода одного изъ безконечныхъ англійскихъ романовъ. Матушка, чтобы не помшать отцу, вполголоса разговаривала со своею матерью, красивою женщиною, одтою въ щегольское шелковое платье, составлявшее рзкую противоположность съ простенькимъ нарядомъ ея дочери и со всей обстановкой нашего жилища. Я же, тогда еще двухлтій ребенокъ, сидя на высокомъ стул и ожидая подачки, обозрвалъ все окружавшее меня, озаренное неяркимъ свтомъ единственной сальной свчи. Взрослые и дти всегда занимаются этимъ дломъ отъ скуки, отыскивая, нельзя ли чмъ-нибудь поиграть. Свча озаряла предметы, хорошо извстные каждому небогатому русскому человку, принадлежащему къ сословію мщанъ или къ разночинцамъ. Неуклюжій самоваръ, дланный фтуле, какъ гласила надпись на немъ, фарфоровый чайникъ, приземистый и толстый, какъ купецъ, зажирвшій отъ празднаго сиднья въ лабаз и отъ вчнаго чаепитія, блыя фаянсовыя чашки и сахарница родной фабрикаціи съ нарисованными на нихъ срыми людьми, весьма похожими на воткнутыя въ землю головастыя булавки, съ срыми же цвтами и разрзанными дынями, весьма похожими на разгрызенные каленые орхи-двойчатки, ложечки польскаго серебра съ обглоданными краями, давно пожелтвшія и потерявшія свой недолговчный блескъ, слизанный вмст съ прилипавшимъ къ нимъ сахаромъ, — вотъ все, что было доступно моимъ глазамъ. Эти вещи и
Мн хотлось, вроятно, найти что-нибудь лучшее, но и остальныя знакомыя мн принадлежности нашей комнаты, погруженныя въ полумракъ, были не казисте тхъ, которыя находились передъ моимъ носомъ. Сурово смотрли на меня изъ темныхъ угловъ и массивный шкапъ съ бронзовой отдлкой, и брюхастый комодъ, почти почернвшій, и стулья съ тяжелыми, потусклыми спинками и засиженными, клеенчатыми, твердыми, какъ дерево, подушками. Какъ фантастическій призракъ съ желтоватымъ лицомъ, отбрасывая по стн длинную тнь, висли часы съ огромнымъ, разрисованнымъ передкомъ; тяжело опускались ихъ свинцовыя гири, и маятникъ отчетливо и твердо выбивалъ свое вчное «тикъ-такъ»: что, дескать, вы ни толкуйте, а время идетъ и идетъ своимъ чередомъ. Прочія стны по верхамъ были голы, кром одной, гд красовался портретъ какого-то господина. Господинъ держатъ въ рук перо и словно наблюдалъ за тмъ, что длалось у насъ… У бдняковъ, самыхъ непрактичныхъ людей въ мір, почти всегда есть какая-нибудь завтная вещь, какой-нибудь чубукъ въ бисерномъ чехл, обкуренный неизвстно куда заброшеннымъ другомъ, какая-нибудь дрянная, немного вольнаго содержанія картинка, воспоминаніе проказъ молодости, обдланная въ голубую съ золотымъ бордюромъ рамку, замасленная и зачитанная книга, или что-нибудь тому подобное, обыкновенно ни на что негодное, не имющее никакой цны въ глазахъ постороннихъ людей и потому остающееся у владльца даже тогда, когда онъ, освобожденный отъ прочей поклажи услужливыми кредиторами, отправляется на казенные хлбы въ долговое отдленіе. У богачей нтъ подобныхъ вещей: у нихъ есть золото. На него купили они сотни друзей, равно имъ надовшихъ и постылыхъ, и уже, конечно, не можетъ радовать ихъ чубукъ, обкуренный однимъ изъ этихъ прихлебателей. За то же золото насмотрлись они до тошноты на самыя отвратительныя скоромныя картины, даже видли въ натур изображенныя на нихъ сцены. Не дорожатъ они какой-нибудь однажды прочитанной умной книгой, потому что у нихъ есть средства и время купить и прочесть новыя кннги, столь же умныя и столь же ненужныя для нихъ, какъ и старая. Богачъ не понимаетъ привязанности бдняка къ вещи, какъ къ другу, — бднякъ не постигаетъ пресыщенія и мертвящей апатіи богача. Такою любимою вещью-другомъ былъ для моего отца упомянутый портретъ. Отецъ сдлалъ къ нему прекрасную рамку, единственный красивый предметъ въ нашемъ жилищ, и, при перездахъ на новыя квартиры, заботливо пріискивалъ мсто для своего любимца. Въ этихъ случаяхъ происходилъ между моими родителями слдующій, памятный мн разговоръ.
— Гд ты думаешь, Вася, повсить портретъ своего Крылова? — спрашивала матушка.
— Я думаю, не на этой ли стн повсить? — говорилъ отецъ и прикладывалъ портретъ къ избранному мсту. — Посмотри, Соня, хорошо ли будетъ такъ?
— Не мшало бы пониже спустить
— Вотъ сюда?
Отецъ опускалъ портретъ пониже.
— Да, вотъ теперь какъ разъ, хорошо.
Семейный совтъ кончатся, важный вопросъ получалъ окончательное ршеніе, — гвоздь вбивался въ стну, и портретъ вшался. Нсколько минутъ отецъ любовался. «Дйствительно хорошо», думалось отцу.
Знакомые предметы, знакомыя рчи! На вашъ счетъ высказалось столько остротъ и насмшекъ, что, наконецъ, бдные, простые люди сами стали стыдиться васъ, хотя именно въ васъ-то и таятся единственные источники отрады и поэзіи ихъ простой, незатйливо сложившейся жизни.
Я кончилъ обозрніе нашей комнаты. Оно продолжалось на дл не такъ долго, какъ вышло на бумаг, но я нарочно распространялся, потому что эта обстановка имла большое вліяніе на мой дтскій характеръ. Веселе мн не стало, игрушки не нашлось. Въ нашей квартир въ теченіе недли визжала отцовская пила, свистли рубанки, стучалъ молотокъ, раздавался веселый голосъ моей матери, и часто звучали разговоры нсколькихъ двушекъ, занятыхъ шитьемъ женскихъ нарядовъ, слышалось броженіе трудовой, честной и здоровой жизни. Въ описываемый же субботній вечеръ всевозможныя будничныя работы привелись къ концу, и въ дом царствовала тишина. Двушки ушли къ своимъ роднымъ, моя семья спшила насладиться заслуженнымъ отдыхомъ. Хорошая эта была тишина! Но не могъ же наслаждаться ею двухлтній ребенокъ. Дти — годовыя или пятидесятилтнія, — это все равно, — любятъ, чтобы ими занимались; если ихъ, видимо, не замчаютъ, они начинаютъ скучать и капризничать. Передо мною никто не хлопалъ въ ладоши, не картавилъ: «агу, Сясенька!» и не выдлывалъ тхъ животики-надрывающихъ штукъ, которыя предназначаются старыми дтьми для развлеченія малыхъ дтей: я скучалъ. Разныя гримасы выражали мое нетерпніе, но ихъ не замчали! За гримасами непремнно послдовали бы слезы и крики: «мама, цаю!» если бы мои глаза не остановились на предмет, такъ ярко озарявшемъ картину непривтной жизни. Блестящее, вспыхивающее пламя раздвоившейся свтильни сальной свчи овладло моимъ вниманіемъ. Наслаждаясь созерцаніемъ мерцающаго огонька, я, вроятно, разсудилъ, какое выгодное мсто займетъ эта свтлая игрушка посреди моихъ обглоданныхъ и увчныхъ солдатиковъ, давнымъ-давно побжденныхъ мною.
«А ну-ка, возьми меня, — подмигивала игрушка, — поиграй!» Я сталъ протягивать къ ней коротенькія ручонки. Никто, кром отца, хотя онъ и читалъ, не замтилъ моихъ движеній, и добрый отецъ поспшилъ исполнить желаніе любимаго сына: онъ подвинулъ ко мн свчу. Я быстро хватилъ огонь, и въ то же мгновеніе комната огласилась криками, полились долго подступавшія къ глазамъ слезы, благо представился подходящій случай поплакать. Тутъ-то и началась комедія, совершенно непонятная мн и только потому не вызвавшая моего смха. Разсказы о всхъ ея подробностяхъ и о множеств другихъ случаевъ изъ моей дтской жизни я слышалъ-по нскольку разъ отъ родителей и могу ихъ передать врно до мельчайшихъ подробностей.