Гном Гномыч и Изюмка
Шрифт:
— Щелчок ты от меня за репейник получил. А погладил я тебя потому, что ты сам признал свою вину.
ГНОМЫЧЕВЫ КРЫЛЫШКИ
В холодные дни Изюмка больше всего любил свой подпечек. Там и тепло и дремать приятно. И бездельничать. Постепенно Изюмка так обленился, что и вылезать из подпечка не желал.
— Подай мне сюда обед, Гномыч! — захрюкал он, почуяв, как вкусно пахнет тушеной капустой.
— Еще что? — возмутился Гном Гномыч. — Уж и обед ему подавай
— Боишься, как бы я так не отъелся, что и наружу не вылезу? — спросил Изюмка.
— Вполне возможно. Но не в этом дело. Боюсь другого. Вдруг ты двигаться разучишься совсем. Придется мне тебя на себе таскать. Забудешь, что у тебя и ноги-то есть.
Изюмка расхохотался. Однако после обеда у него пропало настроение смеяться. Гномыч открыл дверь во двор и сказал:
— А ну иди погуляй. Тебе полезно.
— Там же холодно! — захныкал Изюмка, уже привыкший к теплу.
— А ты побегай, попрыгай — вот и согреешься! — ответил Гномыч и тут же захлопнул за ним дверь.
Изюмка остался снаружи. Потоптался на крыльце — замерз, волей-неволей пришлось бегать. Обежал все кротовые холмики. А когда выбрался на проселок, уже больше не мерз. На развилке дороги повстречал он мышку Кишмишку, и они пошли вместе, весело болтая.
— Мне на холоде всегда так есть хочется, — признался Изюмка. — А тебе — нет?
— Мне тоже, — подтвердила Кишмишка. — Но как я помню, ты и в тепле тоже всегда больше меня ел.
Так за разговорами они очутились возле какой-то замерзшей лужи. Лужа была покрыта молодым ледком, потому что старый, толстый лед вырубили крысы и снесли к себе в погреба. Чтобы летом делать мороженое. Теперь на луже ледок был новенький и гладкий как зеркало.
— Я покатаюсь немножко, — сказала Кишмишка. — Но ты смотри, на лед не заходи: он тонкий, такого толстого поросенка не выдержит.
— Кто это — толстый поросенок? — удивленно переспросил Изюмка.
— Ты! — крикнула Кишмишка и пробежалась по тонкому ледку — аж до противоположного берега. Бежит, попискивает по-своему, по-мышиному.
— Ты что же, думаешь, я побоюсь на лед выйти? — крикнул ей Изюмка, когда Кишмишка повернула назад.
— Побоишься, — сказала мышка. — Под таким толстячком он обязательно проломится.
— А вот и не проломится! — упрямо закричал Изюмка и шагнул вперед.
Кишмишка удивленно посмотрела на него.
— Такой ты смелый? — говорили ее глазки-бусинки.
— Такой! — ответил Изюмка и покатился на острых копытцах по тонкому льду.
Сначала было слышно только, как ледок слегка потрескивает. Но когда Изюмка выкатился на середину лужи, лед вдруг сразу прогнулся и рухнул под поросенком. Изюмка по самую грудь очутился в воде, а Кишмишка во всю мочь принялась звать на помощь.
Изюмка же только хрюкал и, обламывая лед, сам стал выбираться на берег. Тут, услышав крики, прибежал и Гномыч. А Кишмишка поспешила сообщить ему:
— Изюмка
Разумеется, Гномыч теперь и сам видел, что произошло. Схватил он в охапку промокшего до нитки поросенка и быстро-быстро побежал с ним домой. А Кишмишка — за ними следом.
И всю дорогу приговаривала:
— Гномушка, миленький, не ругайте его, пожалуйста. Он такой смелый. Я бы никогда не подумала, что он решится на лед выйти.
Дома Гномыч уложил Изюмку в постель, вскипятил ему чаю. А Кишмишка побежала домой рассказывать своей родне, какой смелый поросенок Изюмка.
Тем временем Изюмка сидел на кровати и попивал чай с медом. Гномыч подложил в печку побольше дров, сел на край Изюмкиной кровати и спрашивает:
— Ну так как же все это случилось?
— Как, как! Кишмишка говорит: тебе, мол, слабб на лед выйти. Тебя, говорит, такого большого поросенка, ни один лед не выдержит!
— Так она сказала? — удивился Гномыч. — «Тебя, такого большого»?
— Ну не совсем так. «Такого толстого», она сказала, если быть точным.
— А-а! Тогда понятно. Ну, а дальше? — кивнул Гномыч.
— А я ей в ответ: а вот и не слабо!
— Теперь я понимаю, почему Кишмишка так восторгалась тобой. Да, я вижу, ты и сам собой тоже доволен.
— Люблю быть смелым, — скромно улыбаясь, признался Изюмка.
— Я тоже люблю смелых, — сказал Гномыч, а затем, помолчав, добавил: — Но не люблю хвастливых и тщеславных.
— Это кто такие — тще-тще-славные? Это которые очень славные?
— Нет, это которые очень любят славу и ради этого всем на свете готовы пожертвовать.
— А я-то тут при чем?
— При том, что ты из тщеславия на тонкий лед пошел. Перед Кишмишкой похвалиться хотел и доказать ей, что ты совсем и не толстый.
Изюмкино самодовольство исчезло, словно дым. Вид у него был такой грустный, что Гномыч в конце концов сжалился над ним и сказал:
— Ладно, не вешай свой пятачок. Бывает такое со всеми. Я вот, к примеру, когда был маленьким…
У Изюмки даже глаза от радости заблестели.
— Расскажи, расскажи, Гномыч, как ты был маленьким! — закричал он.
— Я и рассказываю… Маленьким я очень летать любил.
— На чем?
— Ни на чем. Сам, на своих крыльях. Тогда у меня еще крылышки были.
— Ой, крылышки! Какие?
— Тоже маленькие. Чтобы с цветка на цветок порхать.
— И ты порхал? — удивлялся все больше Изюмка.
— Порхал. Было у меня тогда много друзей. Я в ту пору лично знал всех сверчков, всех кузнечиков и даже сердитых шмелей. И очень я любил летать вместе с одной красивой стрекозочкой. У нее крылья были большие, прозрачные. Как стекло. И большие красивые глаза. Один раз стрекоза и говорит мне: полетим на ту сторону ручья. Мне бы сказать: не могу, у меня ведь крылышки-то маленькие. А я постеснялся. Ну мы и полетели.