Гномон
Шрифт:
Флегетон не лежит безмятежно в своем русле, как привыкли изображать художники, так что оранжевые языки огня поднимаются до пояса солдату на параде. Он пылает от самых глубин земли до крыши небес. Нет моста, по которому его можно было бы перейти; нет парома, ибо он раскинулся из-под земли до высочайших пределов небосвода пылающей стеной, которая не пропустит ничего и пожрет все, материальное и вечное. Если бы у меня был здесь горшок Алкагеста, я могла бы проверить исход давней философской загадки о двух идеально противоположных силах, каждая из которых определяется как абсолютная. Впрочем, если бы и был, мир, наверное, обрушился бы вокруг меня.
Между тем я и есть
Врата сворачиваются в камень или железо, но не открываются. Хоть они и созданы из меня самой, они меня отвергают. Нужно ли положить на них руку, чтобы приказывать крови силой крови? Растворит ли Алкагест самого себя? Я пробую, и, разумеется, не растворяет.
Я слышу вздох.
— Демон, — отвечаю я. — Я знаю, что ты здесь.
— Дженнаи, — возражает Всезнайка, — не демоны.
Павлинье оперение на его спине, кажется, стало ярче и богаче.
— Сгодишься и ты.
— Уж это определенно.
— Ты — невыносимый собеседник.
— Зато несу свет.
Из всех демонов именно мой обожает дешевые каламбуры.
— Вынуждена отказаться, — говорю я, указывая на огненную стену. — Изволь дать внятный совет.
Всезнайка по-птичьи подскакивает ко мне. Человеческая голова склоняется набок, словно птичья, потом в другую сторону. Я почти вижу, как из-под капюшона выглядывает клюв. Сейчас Всезнайка распавлинит перья.
— Тебе недостает права, — говорит он наконец. — Одной части не хватает. Аид покорен. Но педантичен. Следовательно, этот запрет основан на тех же правилах, что и власть Алкагеста. Код высечен в самом творении. Тебе нужны права, иначе не войдешь в портал. Цербер опробовал тебя и остался доволен. Твоя кровь оживляет землю и связывает меня. Ты назвала свое имя и поделилась памятью. Четыре подтверждения приняты, одно осталось: жертва не полна.
— Какая жертва?
— Ты шла в тени и образе божества, на твоем алтаре люди приносили жертвы. Богатство, время и сердце — все составляющие «Я». Это ты должна отдать, но не можешь.
Я не вложила пальцы в труп Сципиона.
Труп, который вновь лежит передо мной.
Обернувшись, я вижу двери Чертога Исиды, перегороженные пламенем.
Выбирай, женщина.
Убийство души и воскрешение твоего сына или жизнь чужого человека и погибель родной крови и плоти.
Выбирай.
В Откровении сказано, что однажды наступит конец времени, и небо свернется, как свиток, а истинная природа вещей будет явлена взору. Мне это предсказание всегда казалось зловещим. Не потому, что оно значит для будущего, — все смертное по определению конечно, но потому, что оно говорит о настоящем. Подразумевается, что мы ничего не знаем об истинной природе, но нас будут судить за наши решения, могут даже обречь на вечное проклятие. Мы живем в обмане и должны построить настолько честный мир, насколько сможем, но наши усилия обречены, и в конце концов ложь придется сдирать, слой за слоем, пока не покажется изначальный космос, который и был от начала времен. Что могли бы мы сделать иначе, если бы его видели? Божественное провидение соткано из обмана, в нем грезы укрыты грезами. Как узнать наверняка (даже увидев нечто в последний день мира), что мы добрались до центра луковицы? Как узнать реальное, когда нам показали ложность каждой секунды прожитой жизни? Если вера — спасение, может, надо выбрать ложь и любить ее до самой смерти? Значит ли это, что, если всем сердцем принять свой круг ада, он станет раем? Почему бы нет, если все, что мы совершаем, в любом случае обречено? Может, мне следует желать поселиться в теле умирающего сына болезнью. Так я, по крайней мере, буду с ним в этот миг, я ведь об этом мечтала. Острая бритва для души — вот что такое рай.
Выбирай.
Неужели я рабыня Онейров, богов грез и снов? Нет. Я выбираю то, что полагаю ближе всего к правде. Я выбираю память.
В руки твои отдаюсь, Мнемозина, и молю тебя показать самый благий свой лик. Мнемозина, Матерь Мария, Матерь Исида. Вашими престолами заклинаю вас и нашей общей женской природой. Вашими сыновьями заклинаю и молю вас и вашей любовью. Вашими сыновьями и моим. Ради Августина. Ради Сципиона. Ради Адеодата. Простите меня. Помогите мне.
Помогите мне.
Говорят, магия — это призывание имен, и я знаю лишь одно другое имя для колдовства. Если бы я верила, было бы лучше, но я не верю. Да и с чего бы? Я растратила свой запас веры и ничего не увидела, чтобы он вновь наполнился. И потому:
Ради меня. Только один раз — ради меня?
Кто же я тогда?
Я — это я. Всегда.
Я выбираю своего сына, вгоняю руку в локоть трупа Сципиона, даю пальцам нащупать ту тайную часть, которая мне нужна.
Это моя душа.
На равнине Эреба, в царстве Гадеса, на берегу горящей и вездесущей огненной реки, я обрела нежеланный гнозис: познание и разговор с собой. Открывается дверь во Флегетоне.
Всезнайка исчез, и я прохожу сквозь стену.
Двери в мире
— Сколько теперь?
— Сорок семь минут.
Невозможно узнать, сколько времени прошло в нижнем мире. И спрашивать глупо, это ведь выдумка. Сорок семь минут. Значит, память встроилась. Можно смотреть ее как свою собственную.
Двери в мире. Проходить через стены и врата огня, огня вездесущего. Мир подо всем, как подземелье, как субстрат.
Будто ингредиенты в котел.
Афинаида взламывает оперативный уровень мироздания.
Только с зубами
Ехал грека через реку, сам в мешке, а мешок в багажнике. Должен признаться, это совсем непохоже на шикарную жизнь. Скорее напоминает очень жестокую сказку Доктора Сьюза.
Ходят слухи о людях, настолько богатых, пресыщенных и безмозглых, что они нанимают других людей, чтобы их похитили вот так, прямо из офиса, уволокли на недельку на Мальдивы — без начальственной блютусной гарнитуры, телефонов и прочей сверхсрочной деловой чепухи. Всё потому, что у них настолько нет власти над своей невероятно роскошной жизнью, что они не могут даже устроить себе выходной, и платят, чтобы их заставили.
Серьезно: научитесь включать на телефоне режим «Не беспокоить». Развивайте самоконтроль, желания какие-нибудь, положительные привычки, да? Потому что прямо сейчас, когда у меня голова болтается на заднем сиденье водительской кабины, а кожзам то ли царапает, то ли липнет к коже там, где мешок сползает, я с радостью готов сообщить, сэр или мадам, со всеми вашими многочисленными вариантами и безопасным окружением, что если вы думаете, что похищение — это в чем-то круто, то вы — совсем дерьмо.