Гной

БраМиН ШаМаШ

– Тебе у меня не нравится? – сутенёрша пыталась вложить в эти игривые слова интонацию беспокойства, но у нее не получилось.

Что он мог ответить на этот вопрос? Что история его жизни спиралевидна. Что, казалось, найденное решение всего лишь отсрочка? Что проклятие каждый раз возвращается и, как кровожадный жрец, требует новые, все более страшные жертвы? Что голубая лента уже не помогает?

– Нет … , – начал он оправдываться, но никакие слова не смогли бы верно объяснить и обосновать его состояние. – Я … я не знаю.

– Я тебя понимаю, зефирочек, – на этот раз слова сводни прозвучали искренно. – Я кое-что

тебе обещала.

Пауза. Приглушенный свист выдоха табачного дыма.

– И у меня это есть.

Снова молчание. Алекс понимал, по телефону черная фея ничего объяснять не станет. Да и ни к чему это. Он конечно же придет в ее дом на Стамердикской набережной, как мышь идет на зов удава.

– До встречи, – наконец выдавил из себя мужчина.

– Сегодня, – прохрипела Манделиф. Прозвучало это одновременно как вопрос, утверждение и приказ.

Алекс опустил трубку. Послушники йоги в витраже сменили позы. Слова бандерши разворошили и без того взрывоопасное напряжение в паху. На секунду показалось что «обрубок» сможет даже выпрямиться в настоящий стояк. Одна только мысль об эрекции разозлила его. Нервно приложил электронный пропуск к замку и стремительно распахнул дверь мастерской.

«Вялый лоскуток! – злость накипала. – Сука ты Лиля!» Он повесил плащ на плечики, поправил галстук и прошел к своему рабочему месту. Воспоминания о супружестве – боль в лопатке.

– Поверь мне, Алёшенька, – предупреждала мать, – поздний брак обречен на крах. И это не мой каприз. Вы оба уже взрослые люди, с сформировавшимися характерами и устоявшимися привычками. Элементарно, вы не уживетесь вместе.

И мама, как всегда, оказалась права. Если не женился до сорока, то и не надо пытаться. Долгих восемь лет упреков, скандалов и унижений. А развод просто катастрофа. Чтобы оправится он и отправился в ту, как позже оказалось, кармическую поездку. Internationale Mineralenbeurs стала отличным поводом покинуть опостылевший Питер с погрязшим браком и стервой женой.

Выставка алмазчиков не похоже ни на одну другую. Ювелиры народ своеобразный. Хотя бы из-за того, что профессиональная педантичность и сосредоточенность развивает хронический комплекс дефицита общения. И когда, наконец, одинаковые по духу молчуны собираются вместе, якшанье переходит многие известные рамки. На третий день, за вечерним коктейлем, Дювалье, оценщик «камушков» из ЮАР, предложил прогуляться по главному кварталу Амстердама.

– Если вы ищите чего-нибудь действительно такого, – флегматично заговорил Йенсен, коллега из Датского Jewelirahuse, – рекомендую пуф госпожи Манделиф. Три минуты общения с этой уникальной дамой, и мир для вас зальется иным спектром огранки. Фру Манделиф видит, так сказать … ммм, похоть, через рентгеновские лучи.

– Она симпатичная? – всполошился Белт, самый молодой в их компании, мастер из Антверпена.

– О, нет, что вы, – хмыкнул Йенсен. – Фру Манделиф не оказывает услуги в том понимании, в котором вы подразумеваете. Эта необычная женщина обладает выдающемся талантом улавливать самые сокровенные фантазии, о которых, зачастую, гость пуфа и не подозревает.

Так Алекс впервые оказался в доме на Стамердикской набережной.

– Ты задроченный маменькин сынок, – прохрипела черная фея, буравя нового клиента не моргающим взглядом.

Алекс объяснил проницательность бандерши просто. Зная, что прибывшая компания из ювелиров, многоопытная сводница догадалась или разглядела в нем признаки национальности. Не секрет, еврейские сыновья с особой любовью и трепетом относятся к своим матерям. Но следующая фраза убедила его в правоте Йенсена – женщина обладала неким даром.

– До сорока жил со стервой матерью. Даже дрочил с ее разрешения. Потом, как фамильная безделушка, перешел по наследству к другой стерве. Только мозг тебе ебала. Так? Ушел от нее? Или все еще пытаешься себя обмануть?

Ответа негритянка и не ждала. Хрипло захохотала и продолжила:

– Знаю, знаю! Не мое дело, – она взяла его под локоть и повела по тускло освещённому коридору. – Идем, я знаю, что тебе предложить.

В небольшой комнате, обитой узорчатыми бело зелеными обоями, их ожидала девушка. Одетая в обычную хлопчатобумажную блузку белого цвета и синие джинсы, она сидела на краю огромной кровати. Совсем не похожа на развратницу, торгующей свои телом. В представлении Алекса проститутки так не выглядят. Обычная студентка. Хотя может быть так оно и есть. Одно другого не исключает. Подработки могут быть разными.

Манделиф шепнула что-то девушке и удалилась. Та сняла круглые очки, положила их на прикроватную тумбочку. Развязала голубую ленту на затылке. Встряхнула головой, распустив белокурое каре.

– Фру сказала у тебя не всегда получается, – сказала она обыденным тоном, каким обычно говорят о погоде.

Алекс вздрогнул. О чем он думал? Похотливый самец. Бесстыжий развратник. Зачем он сюда пришел? Ведь заниматься этим можно лишь для продолжения рода – так мать говорила. «Дети рождаются из грязи в грязь, – повторяла она. – И ты, Лёшенька, не должен лишний раз мараться» Как именно «мараться» Алекс понимал. Гной из паха, в том возрасте он научился выпускать себе сам. Как и все, при помощи руки. И да, это и было грязно. Мать предупредила, если на простынях продолжат появятся пятна, она отведет его к моэлю, и дедушка Семен дорежет то, что не вырезал Лёшеньке в младенчестве. Угрозы хватило на несколько лет. Пока однажды полный гноя «обрубок» снова полез в кулак. Игральные карты с «грязными» картинками. Стоило сделать это однажды и его было не остановить. Очередной раз, кажется седьмой за вечер, Лёша заперся в уборной. Держа в одной руке две одолженные карты, второй принялся тешить «обрубок». Вдруг щеколда со звоном отлетела, дверь распахнулась. В туалет влетела разъярённая мать. Стыд почти сразу сменился резкой болью. Она била его ладонями по лицу, голове, спине, выкрикивая что-то о совести, грязи, грехе и еще о чем-то. Алекс не слышал. Ему было больно и стыдно.

Порочный гной проситься наружу не перестал. И каждый раз, выстреливая его, Алексею становилось больно и стыдно. Стыдно и больно. Это плата за похоть.

Брак со стервой Лилей ничего не изменил. Вернее, изменил, но не в лучшую сторону. Сучка и слышать не хотела о том, что «мараться» дозволительно только для продолжения рода. Она требовала и требовала. Теребила «обрубок», водила им по разным частям тела, вынуждая Алекса каждый раз, терпеть стыд и боль. После смерти матери, к стыду и боли добавилось свербящее чувство вины. Но Лиле по-прежнему было все равно. Она требовала. И, все чаще и чаще в супружеской спальне звучало словосочетание «вялый лоскуток»