Год 1943 - «переломный»
Шрифт:
«Следовательно, — беспокоился Федюнинский, — если придерживаться старого плана, то армия будет вводиться в бой по частям. Кроме того, у нас ощущалась нехватка боеприпасов для стрелкового оружия и артиллерии. Однако мне было сказано, что задачу нужно решать даже в том случае, если придется ввести в бой первоначально только одну дивизию. По мнению командования, на участке Лешево — Кцынь оборона противника была слабой. После этого мне не оставалось ничего, кроме как поспешить с выездом туда. На рубеже Лешево — Кцынь находились пока соединения одного из корпусов 11-й гвардейской армии. С обстановкой меня ознакомил начальник штаба корпуса. Он удивился, что командование фронта считает, будто оборона здесь слабая.
— Мы две недели топчемся на месте и никак не
20 июля 11-я армия двумя прибывшими дивизиями без остановки промаршировала в бой на стыке 50-й и 11-й гвардейской армий с задачей наступать в направлении Хвастовичей: «Отсутствие тщательной подготовки сразу же сказалось. Пехота была утомлена длительным маршем по размытым дождями дорогам. Для рекогносцировки и уточнения вопросов взаимодействия командиры имели слишком мало времени. Сведения о противнике были скудными и неточными. Артиллерия и тылы отстали. Бой принял затяжной характер». Собственно говоря, 135-ю и 369-ю дивизии послали в штыковую атаку, поскольку боеприпасов имелось ровно столько, сколько бойцы притащили из Калуги на себе. К тому же «среди личного состава армии насчитывалось много узбеков, казахов, киргизов, туркмен и таджиков. Некоторые из них вначале плохо понимали по-русски, и это затрудняло управление ими в бою, а также воспитательную работу. Но командиры и политработники не спасовали перед трудностью». Как они не пасовали, известно — толпой на пулеметы: «За Родину! За Сталина!» Что касается «некоторых», плохо понимавших по-русски, то и полвека спустя это означало: на десять новобранцев один переводчик. Как может воевать армия, в которой подчиненные и начальники говорят на разных языках?
А вот примерно так:
«Однажды, летом 1943 года, мы сидели среди густых ветвей высокой ели на деревянном помосте, укрепленном у макушки дерева. На стволе были прибиты планки, заменявшие лестницу, по которой мы карабкались наверх. Это был наблюдательный пункт артиллерийского полка, километрах в полутора от передовой, с которого открывалась широкая панорама окрестностей местности. Синее небо расстилалось над нами. Светило солнышко. Сосна слегка покачивалась, ветви ее скрипели и распространяли аромат смолы.
У стереотрубы стоял наш командир — статный, красивый молодой полковник. Свежевыбритый, румяный, пахнущий одеколоном, в отглаженной гимнастерке. Он ведь спал в удобной крытой машине с печкой, а не в норе. В волосах у него не было земли, и вши не ели его. И на завтрак он имел не баланду, а хорошо поджаренную картошку с американской тушенкой. И был он образованный артиллерист, окончил академию, знал свое дело. В 1943 году таких было очень мало, так как большинство расстреляли в 1939–1940 годах, остальные погибли в 41-м, а на командных постах осталась всякая шваль, случайно всплывшая на поверхность.
Полковник внимательно смотрел в стереотрубу, потирал чистой ладонью свой крепкий, загорелый затылок и громко, непрестанно, упоенно ругался матом: «Что делают, гады! Ах! Что делают, сволочи!» Что они делали, было видно и без стереотрубы. Километрах в двух перед нами, за ручейком, виднелся большой холм, на котором когда-то была деревня. Немцы превратили ее в узел сопротивления. Закопали дома в землю, поставили бетонные колпаки, выкопали целый лабиринт траншей и опутали их лабиринтами колючей проволоки. Уже третий день пехота штурмовала деревню. Сперва пошла одна дивизия — 6000 человек. Через два часа осталось из них 2000. На другой день оставшиеся в живых и новая дивизия повторили атаку с тем же успехом. Сегодня ввели в дело третью дивизию, и пехота опять «залегла». Густая россыпь трупов была хорошо видна нам на склоне холма.
«Что делают, б…!» — твердил полковник, а на холме бушевал огонь. Огромные языки пламени, клубы дыма, лес разрывов покрывал немецкие позиции. Били наша артиллерия, катюши, минометы, но немецкие пулеметы оставались целы и косили
Хозяин из Москвы, ткнув пальцем в карту, велит наступать. Генералы гонят полки и дивизии, а начальники на месте не имеют права проявить инициативу. Приказ «Вперед!» — и пошли выполнять безответные солдаты. Пошли на пулеметы. Обход с фланга? Не приказано, выполняйте, что велят. Да и думать и рассуждать разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте да угодить начальству. Потери значения не имеют. Угробили одних, пригонят других. Иногда солдаты погибали, не успев познакомиться перед боем. Людей много. А людей этих хватают в тылу, на полях, на заводах, одевают в шинели, дают винтовку и — «Вперед!». И растерянные, испуганные, деморализованные, они гибнут как мухи. И привыкли мы к этому. Солдаты — умирать, начальство — гробить…
Однажды я случайно слышал разговор комиссара и командира стрелкового батальона, находившегося в бою. В этом разговоре выражалась суть происходящего: «Еще денька два повоюем, добьем оставшихся и поедем в тыл на переформировку. Вот-то погуляем!»
Так армию Федюнинского и расходовали, «поэшелонно», по мере прибытия, и не имело никакого значения, понимают бойцы «уставной язык» или нет. За неделю боев армия преодолела 12 километров, заняла три деревни, была остановлена и почти две недели приходила в себя: «Основным результатом ввода дивизий Федюнинского явилось сокращение фронта 11-й гвардейской армии и освобождение части ее сил для наступления на Волхов, Карачев и Хотынец». На этих направлениях армия Баграмяна вела ожесточенные бои с 20 по 25 июля, но продвижения практически не имела. Противник, собрав все имевшиеся резервы и перебросив от Белгорода моторизованную дивизию «Великая Германия», постоянно контратаковал, удерживая Волховский плацдарм и прикрывая свои коммуникации.
26 июля к операции подключилась 4-я танковая армия — «Полтысячи новых могучих машин, только что сошедших с конвейера. Казалось, двинь эту махину — и она все сметет на своем пути». Если быть точным, «могучих машин» имелось 735 единиц. Первоначально армии Баданова ставилась задача войти в прорыв в полосе 11-й гвардейской армии и развить удар в юго-западном направлении в тыл орловской группировке противника. К исходу первого дня она должна была продвинуться на 60 километров. Однако, вместо ввода в прорыв с выходом на оперативный простор, ей пришлось без подготовки и увязки взаимодействия, действуя почти параллельно линии фронта, прогрызать укрепленные рубежи на подступах к Волхову: «Противник превратил город, пригороды и окружающие его населенные пункты в мощный оборонительный район. Река Нугрь, прикрывавшая Волхов с востока и юга, являлась серьезным препятствием для наступающих. С высот, расположенных в районе Волхова, противник мог наблюдать и простреливать все подступы к городу. Овраги с крутыми берегами, а также созданные немцами прочные оборонительные сооружения и сплошные полосы инженерных заграждений еще более усиливали немецкую оборону и затрудняли действия наших войск». И хотя ключ ко всей диспозиции хранился в Карачеве, генерал Соколовский решил сначала освободить Волхов.
Дискуссию по этому поводу описывает И.Х. Баграмян: «Не лучше ли ввести армию на хотынецком направлении: там и условия для действий танков лучше, да и само это направление становится решающим. Но генерал В.Д. Соколовский стоял на своем: танки пойдут на Волхов. Тогда я попросил дать мне несколько дней, чтобы подготовить ввод танковой армии в полосе действий 8-го гвардейского корпуса. В.М. Баданов стал горячо доказывать, что танковая армия и сама сумеет прорвать оборону и разгромить противника. Поскольку его мнение соответствовало замыслу командующего фронтом, было решено вводить танковую армию на болховском направлении с ходу».