Год активного солнца
Шрифт:
— Как?
— Очень просто. Часов в десять — одиннадцать я подгоню машину. Ты спустишься вниз. В это время врачей не будет. Садимся в машину и едем ко мне. Ты думаешь, я хуже их буду ухаживать за тобой?
Тамаз засмеялся.
— Чего ты смеешься?
— А если врачи перепугаются?
— Конечно, дорогой, от разрыва сердца умрут. Вот ручка, кажется, и бумага есть.
Отар достал из кармана ручку и клочок, бумаги.
— Пиши записку, чтобы не волновать врачей. Итак, приступим, что ли, разработаем точный план?
Тамаз снова радостно засмеялся.
— Чего ты все смеешься, согласен или нет?
— Согласен.
— Тогда будь готов к одиннадцати. Мы трижды посигналим снизу.
— Об этом не беспокойся!
— Я доволен тобой, мой мальчик! — Отар запустил пятерню в волосы друга, взъерошил их, подмигнул и встал.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Отар проснулся на рассвете, взглянул на кровать, где спал Тамаз. Уже третий день Тамаз живет у него. Отар осторожно встал, нашел кеды и на цыпочках прокрался в ванную. Еле слышно, чтобы не разбудить друга, пустил воду, умылся, оделся, бесшумно отпер дверь и вышел на улицу.
Тбилиси еще спал. Прохожие были редки. Перед гастрономом стояло несколько женщин с молочными бутылками в руках и как будто дремали стоя.
Настроение у Отара было прекрасное. Он с какой-то любовью смотрел на женщин, ожидавших открытия магазина, на дворников, на изнуренных бессонной ночью сторожей, на нескольких пассажиров, сидящих в пустом троллейбусе. Фонари еще не потушили, хотя свет их уже растворялся в утреннем, и они едва мерцали. Отар наблюдал, как рождается тбилисское утро.
Позади зашумела машина, он оглянулся — шло свободное такси. Помахал рукой. Машина притормозила. Шофер высунул голову и извинился:
— Не сердись, брат, не могу подвезти, всю ночь дежурил, глаза слипаются.
Отар улыбнулся, ничего, мол, не поделаешь, и, прощаясь, поднял руку.
Машина медленно тронулась, шофер еще раз обернулся — не обижайся, и поехал. Не пройдя и пятидесяти метров, машина затормозила и дала задний ход.
— Иди, садись! — открыв переднюю дверцу, крикнул шофер. — Не хочется, чтобы твой день начинался с неудачи, кто знает, по какому делу едешь.
Отар сел в машину. Не зная, как выразить благодарность, он достал из кармана пачку сигарет и протянул водителю.
— Куда поедем? — закуривая, спросил тот.
— На улицу Пушкина.
— На улицу Пушкина, — повторил шофер, трогая машину.
— Трудно работать ночью? — спросил Отар после недолгого молчания.
— Еще бы. Дело не в том, что не спишь, ночью кто только не садится к тебе, и пьяные, и всякие…
Утреннюю тишину нарушил вдруг гул, словно где-то в центре города, постепенно набирая силу, заработал невидимый мотор. Улицы наполнились пешеходами, машинами, автобусами и троллейбусами. Казалось, сам город встал на невидимые колеса и покатил куда-то. Гул пестрых железных рек поглотил утреннюю тишину.
Они выехали на улицу Пушкина. Отар попросил шофера остановить у гастронома и полез в карман за деньгами.
— Если тебе еще куда надо, говори, не стесняйся.
— Нет, дорогой, ты и так измучен, найду другую.
— Видишь, час пик, сейчас такси не поймаешь. Не теряй времени, беги.
Отар положил деньги в карман и помчался к складу гастронома. Скоро он показался с ящиком чешского пива. Шофера в машине не было. Отар огляделся и увидел, что тот стоит возле уличного фонтанчика, подставив лицо под струю. Отар бросил ящик на сиденье и поспешил назад. Когда он притащил второй ящик, шофер уже сидел за рулем и мокрым платком вытирал шею.
— Поехали, вернемся на ту же улицу, — сказал Отар.
Отар ощущал удивительную легкость и свободу. Пропала усталость, не оставлявшая его в последнее время. Почему ему было так хорошо? Может, потому, что Тамаз Яшвили преодолел душевный кризис? Слов нет, спасение друга и возвращение его к жизни радовало Отара, но главным все-таки был недавний разговор с профессором. «Возможно, вы проживете в три раза дольше», — сказал он. Не три года, как предполагал Отар неделю назад, а в два или три раза больше. Разумеется, необходимы лечение, режим, что так непривычно Отару, но ничего, он возьмет себя в руки. Главное, он проживет шесть, семь или еще больше лет! Смерть, которая витала совсем рядом, теперь маячила где-то далеко. А за это время, возможно, ученые окончательно победят лейкемию. Прошли считанные дни, а какой скачок сделала наука. Отар прекрасно понимал, что такие скачки не следуют один за другим, не растут, как спортивные рекорды, каждый год, но впереди шесть-семь лет. Какими заветными стали для него эти цифры, прибавилось сил, нахлынула былая энергия, и это было самым главным. Отар Нижарадзе не так боялся смерти, как боялся уйти из жизни, не оставив после себя следа.
«Ната!» — пронеслось в голове, но он тут же попробовал думать о чем-нибудь другом, о незавершенном романе, о задуманных рассказах, но тщетно.
«Как поступит Ната, когда узнает о моей болезни?»
Нет, до этого он должен уйти от нее, приложить все силы, чтобы она возненавидела его. Он не имеет права отравлять жизнь любимому человеку. Пусть их разрыв будет для Отара величайшим несчастьем, иного выхода нет. Отар пытался переключиться на иное, но перед глазами снова и снова возникала Ната. В Тбилиси ничего не утаишь, Ната наверняка скоро узнает о его болезни. И тогда… Что будет тогда?
Отара страшил этот вопрос, он собрал всю волю и стал думать о других вещах, беседовал с героями своего неоконченного романа. Надо поскорее приняться за роман. Сначала он отвезет Тамаза в деревню, пусть тот успокоится и отойдет, а потом надо ехать в Москву и браться за лечение. Шесть, семь или больше лет! Заветные цифры!
Весь день он носился по городу, не чувствуя усталости, уладил множество дел, достал билеты на самолет, а вечером принялся укладывать вещи. На столе и на стульях были разложены рубашки, брюки, майки, носовые платки, писчая бумага. На полу лежали две спортивные сумки. Лениво двигаясь по комнате, Отар успевал укладывать вещи и занимать Тамаза разговором. Тамаз понимал, что друг нарочно обходит молчанием случившееся. Он смеялся и шутил как ни в чем не бывало. Три последних дня, живя у Отара, Тамаз много раз пытался начать разговор о своей «дурости», как мысленно окрестил попытку самоубийства. Но, увы, ничего не получалось. У него тут же перехватывало горло, и он решал отложить разговор на потом. Так прошли три дня. Завтра утром они с Отаром улетают. Надо набраться решимости и сейчас же поговорить по душам. Тамаз посмотрел на Отара. Держа в руках брюки, тот сидел на корточках перед сумкой. Тамаз поднялся, подошел к кровати, лег, зажмурился, думая, с чего бы начать, затем отвернулся к стене и стал разглядывать разводы на обоях.
— Отар! — сказал он вдруг срывающимся голосом.
Отар по тону догадался, что Тамаз собирается сказать что-то серьезное, и поглядел на него.
Тамаз медлил. Оба они растерялись, а пауза только усугубляла напряжение. Отар решил перевести разговор на шутливые рельсы, встал, отряхнул брюки и как бы между прочим сказал:
— Выкладывай.
Тамаз снова уставился на голубые разводы обоев, не видя ни их, ни самой стены.
— Отар, мне надо серьезно поговорить с тобой. Очень прошу, не обращай разговор в шутку. Я хочу прямо сказать о своей боли, и ты должен отвечать прямо, без скидок.